Два силуэта слились. С этим порядок — я на карачках, не спуская глаз с бедлама, царившего впереди, стал двигаться к дороге. Все прошло на удивление гладко, и в этом я увидел перст Судьбы, значит, я все делал так, как надо.
Я немного запыхался — я еще могу дать фору семидесятилетним в вертикальном положении, но вот четвереньки меня доконали; едва я успел отдышаться, как на обочине показался Рэд с маленьким тельцем через плечо.
— Боги, мальчик, что ты с ней сделал? Клади ее в тележку, быстрее, и… что у тебя с лицом?!
— Она царапалась.
— Я же предупреждал. Кинжал при ней был?
— Да.
— И…?
Рэд бережно положил Хилл на мешки, накрыл парочкой, так, чтобы не было заметно, что под ними кто-то лежит, и уж только потом повернулся ко мне, вытирая кровь с лица. Похоже, она метила в глаза.
— Ну, говори же? Она тебя достала? Куда попала? — я подскочил к нему и провел ладонями по торсу, ища мокрые от крови пятна. Их не было.
— Нет, не достала, учитель, все в порядке…
— Тогда что ты торчишь тут, как статуя? Погнали, погнали!
Я запрыгнул на облучок и, отвязав поводья, хлестнул ими Громобоя. Умный конек все сразу понял — он будто проникся важностью нашей миссии, — и припустил по дороге так, что я от тряски тут же прикусил язык; и только потом спросил себя, запрыгнул ли Рэд? Оказалось, запрыгнул. Он сел рядом со мной, сиденье заскрипело под его весом, и мне пришло в голову — вот будет смешно, если повозка наша прямо сейчас развалится. Рэд мягко, но твердо вынул поводья у меня из рук и подбородком дернул вбок, на Хилли.
— Перелезайте к ней.
Я послушался.
Примерно час мы, подпрыгивая, неслись по ухабам дороги; затем я попросил Рэда придержать коня, мы уже достаточно далеко отъехали от лагеря циркачей, а, учитывая, что им было не до погони, успеть бы потушить пламя, так и вовсе можно было не торопиться. Этот час дикой скачки — подстраховка. Хилли все это время мотало по телеге, я, как мог, старался удерживать ее, прикрывая собой, но иногда не успевал, и два поворота оставили на мне здоровенные синячищи. Громобой, фыркая, замедлил ход, и я наконец рискнул размотать тот куль, в который превратилась моя девочка.
На лбу у нее виднелся внушительный кровоподтек. Я не помнил, чтобы она во время езды стукалась головой, ее то я поддерживал в первую очередь. Рассмотрев ее внимательней, я понял, что в остальном она целехонька.
— Рэд, а что у нее на голове?
Рэд никогда не умел держать паузы, он вечно ерзал, портя все впечатление. Он напряг плечи и сказал, сев вполоборота ко мне:
— Я ее… Это я ее ударил.
И все. Ни оправданий, ни объяснений, в этом весь Рэд. Раз уж он сделал что-то, значит, была причина, а если старенький психованный учитель захочет несправедливо наказать ученика — что ж, так тому и быть. Дубина… Не люблю бить лежачих, но в данном случае дело касалось хрупкой тринадцатилетней девчонки. А засветил ей здоровенный громила, кулаком размером с мою голову.
— Чтоб тебе пусто было, Рэд, она же ребенок!
Он пожал плечами, отвернулся и буркнул что-то вроде 'простите'. Я прикрыл Хил мешками и сел, устало привалившись спиной к бортику повозки. Ну что за неделя выдалась. И кругом сплошные кретины. Особенно этот, белоголовый. Вон, сидит и в ус не дует, оглобля, и как у него рука поднялась, он, наверное, не в себе был, обычно…
Вот именно, обычно. Восемь лет общения, пусть и прерываемого его отлучками, даром не прошли, я знал его, как свои пять пальцев. И если он ударил ее, значит…
Солнце еще только готовилось встать, но предрассветная тьма уже отступила, и я пристальнее вгляделся в своего ученика. Старая куртка, растянутая за несколько лет носки, пузырилась на боках, и было трудно понять, есть там что или нет, но я же не зря жил в трущобах. Вернее — не без полезных в данном случае знаний. Рэд правша, синяк у нее справа у виска, скорее всего бил назад, оборачиваясь… А Хил у нас левша. Так-так… Я привстал, держась за бортик, подполз ближе к Рэду и, уверенный почти на все сто, хлопнул его по левому боку.
Надо же, угадал. Рэд взвыл, как раненый медведь (очень похоже, кстати) и дернулся в сторону, скорчившись от боли. Я хмыкнул.
— Идиот.
Я перелез к нему на облучок и привязал поводья к специальной ручке: Громобой, как умный конь, продолжал идти с одной и той же скоростью, и подхлестывать его не было надобности; а дорога была ровной. Рэд хмурился и косился на меня, глаза его сверкали из-под бровей; не будь я уверен, что он скорее вырвет себе печень, чем нанесет мне вред, я бы испугался.
— Подвинься. Оттяни куртку. И ты все это время ехал с дырой в боку? Где кинжал? — сыпал вопросами я, выдирая пропитанную кровью рубаху из штанов. — Он глубоко вошел? Да что я, наверняка не глубоко, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал. А ты — идиот, ты знаешь?
Я наклонился, рассматривая рану. Скверно было дело, скверно.
— Почему не остановил кровь, как я тебя учил? А, ну да, ты же без полной концентрации не можешь, а какая уж тут концентрация, когда во весь опор по ночной дороге… Рэд, угадай, кто из нас дубина тупоумная? Даю подсказку: это не я, не девчонка, и не Громобой.
Он заскрипел зубами. Знаю, я топтался по его самолюбию и по святой уверенности в том, что старых людей обижать нельзя, потому что они мудры, всегда правы и беззащитны. Но такой уж я — едкий и злой на язык, он мог бы и привыкнуть… Стоило ему сразу сказать мне, что Хил его пырнула…
Он молчал, уставясь на круп коняги, казалось, еще чуть — и запахнет паленой шерстью. Желваки на его скулах так и ходили — туда-сюда, туда-сюда.
— Похоже, внутренние органы не задеты.
Заживлять рану и останавливать кровь и на себе трудно, я не говорю уж о том, чтобы проделывать это с другим; но я, несмотря на то, что был почти полным профаном в целительстве, все же сумел немного подлатать его. Свел пальцами края разреза и пропустил через него толику энергии. Рана частично затянулась и стала напоминать большого темно-красного червя, вольготно расположившегося на коже. Я вытер руки о штаны и хлопнул ученика по плечу.
— До свадьбы заживет.
Рэд издал едва слышный рык, хотя только что, когда я копался у него в боку, не издал ни звука — из чего я сделал вывод, что он капельку расстроен.
— Что-то не так? Ну, не молчи, говори…
Рэд закусил губу, но вскоре потрудился сказать что-то членораздельное:
— А если она очнется и попытается убежать?
Солнце уже показалось за краем холмов, и я сделал вид, что любуюсь рассветом, хотя, признаюсь, просто размышлял над его вопросом. Дело было в том, что я понятия не имел, что буду делать. Как украсть Хил, я придумал, а вот как удержать ее рядом — нет. Проблема была и в том, что она с детства была очень недоверчивой, и в том, что я не мог сказать ей всей правды — да она и не поверила бы. Значит, придется врать. Или, другими словами — сочинять, а это звучит куда как благороднее, только вот что сказать? Проблема эта увлекла меня настолько, что я пропустил мимо ушей некоторое количество хмыканий моего ученика, и очнулся где-то на пятом 'Г-хм!'
