– Но ты, старче, все-таки посматривай, – попросил Лютомер, не разрешая себе верить, что опасность миновала совсем. – В твоих угодьях ее лаз в Навь, мало ли что объявится?
– Да уж теперь буду смотреть! У меня вон еще народу в семье! – Просим показал на молодуху, которая возилась в печной яме, и последнего сына, который с обоими старшими детьми сидел у стола. – Если чего почую – сразу скажу. Хоть сам приковыляю, а скажу.
– Ну, будь жив, дед! – Лютомер поднялся. – Надеюсь на тебя.
– Не сомневайся, – заверил его старик, и Лютомер кивнул.
Решимость старика и сила духа были так велики, что его телесная немощь не казалась помехой.
* * *
И вот наконец пришли Дожинки – праздник окончания жатвы. К последнему недожатому углу княжьего поля вышла баба Темяна. В последнем снопе живет дух, называемый Хлебным Волком, и женщина, способная с ним договориться, носит в это время прозвище Хлебная Волчица. Пока она работала, молча, чтобы не спугнуть дух урожая, остальные жницы обошли ближние поля, вручную собирая колоски, уцелевшие от серпов и миновавшие лезвие косы. Все колоски несли Молигневе – нарядно одетая, она сидела возле копны на расстеленном полотне и плела из них венок, перевивая его красной шелковой лентой и свежими цветами Велес-травы.
Когда все было готово, Темяна возложила на Молигневу золотой и синеглазый жатвенный венок глазками, и шествие тронулось. Последний сноп, Отец Урожая, несли впереди, следом шли все женщины Ратиславля, возглавляемые старшей волхвой, и пели:
На небе светлело,
Волчья шерсть горела,
Идите, девки, гасите,
Решетом воду носите!
Дай, Велес-боже,
Чтоб в поле пригоже!
Часты, густы звезды на небе —
Чаще, гуще копны на поле!
В городце их ждали мужчины во главе с князем. Встретив Молигневу, он взял ее за руку и торжественно повел в обчину, где перед деревянными ликами Деда и Бабы уже почти месяц ждала своего священного супруга Мать Урожая – первый зажиночный сноп.
На другой день никто не работал, с утра все население волости толпилось перед воротами Ратиславля, разодетое по-праздничному. Когда сжигают новый участок леса и бросают семена в теплую золу, урожай бывает огромный: в шестьдесят, а то и восемьдесят раз больше посеянного. На второй год то же поле дает уже в два-три раза меньше, а на третий его бросают: истощенная земля не вернет и посеянное семя. Теперь ей нужно отдыхать лет двадцать, пока вырастет новый лес. Но за счет урожая двух первых годов можно прожить еще несколько лет, прежде чем придется переходить на новую росчисть. Поэтому сбор урожая, особенно там, где поле было новое, закладывал благополучие хозяев на несколько лет вперед и был самым важным событием за целые годы. Жито выросло и убрано, не спалено засухой, не вымочено дождем, не побито градом – это было все равно что разрешение Доли прожить еще четыре-пять лет. Каждый род ликовал, что справился с этим нелегким делом, и благодарил богов за помощь.
Каждая хозяйка принесла обрядовый каравай, испеченный дома из зерна нового урожая. Молигнева, в красном навершнике, с нарядным рогатым убором на голове, в венке из колосьев, перевитом красной лентой, статная, дородная, просто вылитая Макошь, – благословила каждый каравай. Большак и большуха, возглавлявшие род, держали его вдвоем перед Молигневой на уровне глаз, а она спрашивала:
– Видите ли меня, дети мои?
– Не видим, матушка! – честно отвечали люди.
– Вот чтоб вам и весь год не видеть! – желала старшая жрица.
После этого каравай делился пополам, половина оставалась богам и на общую трапезу, половину забирали домой.
После благословения хлеба началась охота. По преданию, давным-давно каждый год в этот день из лесу выходили две лосихи, а посылали их людям Рожаницы, Доля и Недоля. Одну из них люди приносили в жертву, вторая уходила. Но однажды жадные люди забили обеих, и с тех пор лосихи не приходят. Поэтому теперь лосих изображали две самые резвые девушки.
Одной из этих девушек, как всегда, была Лютава, которой в округе не имелось соперниц по резвости бега и выносливости, а второй – Далянка. Одетые в лосиные шкуры и личины с лосиными ушами, они пугливо показались из леса на дальней опушке, и бойники, под волчьими шкурами и личинами, с Лютомером во главе, с воем и свистом кинулись за ними. Лосихи бросились бежать, то скрываясь в лесу, то опять показываясь на опушке, чтобы зрителям, плотно усеявшим луговину, был бы виден ход погони. Зрители вопили, кричали, одни подбадривали «лосих», другие – «волков».
Пробежав всю опушку, Лютава уже могла бы считать себя спасенной, но тут навстречу ей выскочил «волк». Она вскрикнула, отпрянула и спиной натолкнулась на другого охотника, подкравшегося сзади. «Волк» тут же схватил ее в охапку, повалил на траву и сделал вид, что грызет горло.
– Уйди, дурак! – Лютава совсем не подобающим образом отпихнула Лесогу, который под шумок нацелился ее поцеловать.
– Так что же мне, по правде тебя кусать, что ли? – возмутился парень, самые добрые намерения которого были так превратно истолкованы. – Ну, раздевайся. А то еще сниму что-нибудь лишнее, а ты мне при народе копытом по морде!
Лютава сняла личину и накидку, «волк» с ликованием поднял их на вытянутых руках, показывая зрителям – вот, дескать, голова и шкура, добыча наша! Народ восторженно закричал, как, должно быть, десятки тысяч лет назад племя кричало при виде охотника, возвращающегося из леса с добычей.
Потом был пир до самой ночи. Угряне веселились, поднимали чары во славу богов, одаривших хорошим урожаем и уберегших его от всех напастей. Ели кашу, яблоки, мед, хлеб и пироги из зерна нового урожая. Поджарили барашка, каждому из пирующих дали хоть по кусочку – с ним каждый получал и благословение богов, разделяя с ними угощение.
Вскорости предстояли осенние свадьбы вернувшихся домой старших бойников – ближайшее следствие доброго урожая. Большухи обсели бабу Темяну, которая лучше всех помнила родственные связи, и советовались, кому откуда можно брать невест. Молодежь тем временем резвилась на луговине. Девочки-недоростки забавляли малышню играми «в камешки» и «в столбушку», а постарше разыгрывали «свадьбу», что особенно нравилось подрастающим невестам.
– Покуда я, сынки, еще не стар, пришла мне охота вас женить! – гнусил Славята, прицепив соломенную бороду и изображая старого князя из кощуны – того самого, у которого младший сынок подхватил на болоте берегиню, которая пожелала принять человеческий облик и выйти замуж.
– Батюшка! – Огневец, младший сын Молигневы, и двое его столь же юных приятелей в притворном ужасе падали на колени. – Помилосердствуй! Нас и так-то у тебя трое, а если еще молодые снохи в дому заведутся – покуда ты еще не стар! – так и вовсе от ребятни проходу не будет!
