— Прошу прощения, повелитель, но он по-прежнему не хочет принимать от вас писем и отправлять дополнительные войска на гору Хиэй вам в содействие.
— Хм-м…
Сигэмори сторонился отца с той минуты, как пришла весть о смерти ссыльного Наритики. По словам его стражей, старший советник каким-то образом упал с отвесной скалы на бамбуковые колья, выставленные для просушки. Сколько бы Киёмори не уверял сына в том, что в смерти советника повинен случай, Сигэмори на диво упорно отказывался это принять.
— Что ж, раз мой сын решил от меня отстраниться, я… Во дворе застучали копыта.
— Разведчики с горы Хиэй прибыли! — донеслось от ворот.
— Ступай, — сказал Киёмори шпиону, после чего тот беззвучно исчез.
Сам же прошел на двор, где у подножия лестницы согнулись в поклоне двое мужчин в измазанных грязью и кровью доспехах. На их лицах читалось отчаяние.
— Ну?
— Киёмори-сама, мы опоздали. Ваши люди старались как могли, однако командующий Мунэмори, видимо… не был готов встретить такой отпор.
— Зря я его послал, — проворчал Киёмори себе под нос. — Воевода из него никудышный, хотя дело не предвещало сложностей. Но Мунэмори так просил о возможности показать себя победителем…
— Не вините командующего, Киёмори-сама, — произнес второй разведчик. — Монахи-воины сманили на свою сторону всех бродяг, разбойников, воров и прочее отребье, так что ученые иноки оказались повержены даже раньше, чем мы успели приблизиться к Энрякудзи.
— Мунэмори-сама немного замешкался, решая, куда повести войска, — подытожил первый гонец, — но, видя, что святилища охватил огонь, он бросился вперед и бился без устали, пока не оттеснил лиходеев в горы.
Спустя миг Киёмори принял решение.
— Подать мне коня. Я отправлюсь туда и поговорю с Мунэмори сам.
Надев только панцирь и шлем, собрав сотню воинов из своего окружения, он выехал из столицы.
Остаток дня прошел в пути по тропе, вьющейся по склону горы Хиэй. Ее обочины были усеяны телами монахов — и воинов, и ученых, что свидетельствовало о яростной сече, бушевавшей в этих священных местах. Кода солнце тронуло верхушки холмов на западе, Киёмори с дружиной достиг дымящихся развалин — останков того, что некогда слыло самым величественным храмовым сооружением на земле.
Ворота Энрякудзи были проломлены. Здесь сердце тяготило не столько обилие тел, сколько разбросанные повсюду остатки священной утвари. Расколотые на куски изваяния Будд, босаду, демонов-хранителей валялись, втоптанные в грязь. Хранилища с драгоценными рукописями прошлых веков превратились в груды пепла и обугленных бревен, а в стенах и крышах сокровищниц зияли громадные дыры.
Киёмори смятенно озирал пепелище. Даже он, не будучи глубоко верующим человеком, несмотря на постриг и монашеские обеты, чувствовал великий разлад от потери столь древнего, прославленного творения. То, что ками и босацу попустили этому произойти, не предвещало добра.
Но вот из руин выбрались трое конников Тайра. Они подъехали к Киёмори, и средний снял с головы шлем с забралом. Им оказался Мунэмори.
— Отец, вам не стоило приезжать.
— Я должен был сам убедиться. Каково наше положение?
— Мунэсигэ и его люди изгнали негодяев в горы. Теперь служки едва ли вернутся сюда. Пусть они одолели многих ученых монахов, не по вкусу им будет такая победа.
— Что за безумие породило этот бунт, Мунэмори? Тот растерянно заерзал в седле.
— Единственно жадность людей, позабывших свое место в мире, отец, и возжелавших почестей не по заслугам.
Киёмори, прищурившись, взглянул на сына — не такими ли словами часто поминали Тайра?
— Мои наблюдатели доложили, что ты медлил перед атакой.
— Помилуйте, отец, но их со мной не было, а посему они не могли знать, какое замешательство здесь творилось. Кое-кто из служек сражался на стороне ученых монахов, и я не мог начинать атаку, не зная наверняка, где неприятель.
Киёмори кивнул — не затем, чтобы ободрить Мунэмори, а лишь утверждаясь во мнении, что его средний сын все такой же никчемный воитель. «Никогда больше не поставлю Мунэмори во главе дружины».
Из ближайшей обугленной молельни донеслись бередящие душу стенания:
— О горе! О скорбь!
Киёмори схватился за рукоять меча, как вдруг меж двух подломленных колонн показался сгорбленный монах — судя по всему, из ученых. По его морщинистому лицу струились слезы, а глаза закатились в печали и страхе. Киёмори подъехал к старцу.
— Мир тебе, свят человек. Я, Дзёкай, известный в миру как Тайра-но Киёмори, приношу извинения за то, что мои люди не успели спасти вашу почитаемую обитель. Тем не менее все еще можно отстроить заново, и Энрякудзи снова вернется к былому величию. Обрати же свои помыслы к надежде, а не отчаянию.
Но старый монах словно не слышал его.
— Лампа! Лампа дхармы!
— А что с ней?
— Она погасла!
Киёмори вдруг ощутил в душе холод, хотя и не знал почему.
— Так зажгите ее снова! Старый монах покачал головой:
— Изначально ее зажигал основатель храма три века назад, и повторить это может лишь человек равной святости, которого мы едва ли найдем. Истинно это знамение Маппо, эры Конца закона. Теперь уже ничего нельзя сделать.
Мунэмори поравнялся с отцом.
— Что за бредни несет этот старик?
— Тс-с.
— Отныне не будет нам спасения от демонов, — продолжал сокрушаться монах. — Без Энрякудзи на северо-востоке ничто не укроет Хэйан-Кё от злых ветров.
— Успокойся, друг мой, — повторил Киёмори. — Энрякудзи можно отстроить заново.
— Это займет уйму времени, отец, — отозвался Мунэмори. — Монахи разбежались на все четыре стороны, а государь в нашу пору вряд ли поприветствует лишние траты.
Киёмори хмуро воззрился на сына. «Неужто Мунэмори хочет оставить Энрякудзи в руинах? Или он и в дипломатии ничего не смыслит»?
Мунэмори обмяк иод отцовским взглядом.
— Я… я только хотел сказать, что было бы жестоко тешить почтенного старца пустопорожними заверениями. Хиэйдзану предстоит пережить немало трудностей, прежде чем его жизнь наладится, вот и все.
Киёмори обернулся было, чтобы еще поговорить со старцем, но тот уже забылся скорбью, раскачиваясь взад-вперед на разбитой каменной ступени.
— Больше нам здесь делать нечего, — сказал Киёмори своим людям. — Вернемся в Нисихатидзё.
И, оглянувшись на непутевого сына, он вывел дружину обугленным пролетом храмовых ворот, чувствуя, как ледяной ветер задувает в спину.
— Взгляните, владыка, она стала крупнее и ярче!
