– Никого я не переманиваю. – возразил Савицкий. – Эти две девицы по своей воле пришли ко мне и изъявили желание поступить в мое училище.
– Драгоценный Андрей Михайлович, давайте обойдемся без жалких отговорок. – отрезал Хохланд. – Если вы не в курсе, я довожу до вашего сведения: эта девица. – профессор брезгливо ткнул пальцем в мою сторону. – обучается у меня уже два месяца. Правда, с минимальными результатами. К сожалению, я доверился рекомендации и потратил массу времени впустую. Но тем не менее, это ничего не меняет. Ученик может принадлежать только одной школе, и в данном случае эта школа не ваша. Поверьте, вы ничего не теряете. У вас обучается множество талантливых подростков, так что одна ленивая, бестолковая, дерзкая...
От «комплиментов» Хохланда меня бросило в краску. Я чувствовала, что вот-вот выйду из себя и наговорю Хохланду всяких заслуженных им гадостей, подтвердив свою репутацию, чего он, несомненно, и добивается. Но меня отвлекли ледяные пальцы Эзергили, точно тиски, сдавившие мою руку. Пока Хохланд расписывал перед Савицким мои многочисленные недостатки, я обернулась к подруге и шепотом спросила:
– Что с тобой?
– Это друид. – зашептала в ответ Эзергиль, косясь на Хохланда. – Тот старик из мира поля, который превратил меня в оборотня. Гелька, мы попали! Надо убираться отсюда!
– ...Вот так, любезнейший Андрей Михайлович. В следующий раз, положив глаз на кого-нибудь из моих учеников, сначала потрудитесь навести справки, чтобы не вышло конфуза.
– Непременно наведу. – желчно ответил Савицкий. – Восхищен вашей заботой о самой, как вы выразились, бестолковой из ваших учениц – не прошло и получаса, как я с ней познакомился, а вы уже примчались спасать ее из моих хищных лап. Но когда ученики разбегаются по другим мастерам – это, согласитесь, о многом говорит...
Хохланд наконец перевел на меня холодный взгляд. «Ты мне за это ответишь!» – говорил он. Как именно отвечу, не хотелось даже представлять.
– Ангелина, вы на что-то жаловались Андрею Михайловичу?
– Она не жаловалась. – сердито произнес Савицкий. – И давайте закончим этот бесполезный и неприятный разговор. Вы пришли забрать свою ученицу. Вы в своем праве, и я вам ничем препятствовать не могу.
– Вот именно. – ухмыльнулся Хохланд. – Как славно, что мы всегда понимаем друг друга.
«Он отдает меня Хохланду! – с ужасом думала я, глядя, как Хохланд и Савицкий раскланиваются, фальшиво заверяя друг друга в уважении и вечной дружбе. Что делать? Что делать?!»
– Пойдемте, Ангелина. – ледяным тоном сказал Хохланд, простившись с Савицким. – Нам предстоит серьезный разговор.
Я медленно встала из-за стола. У меня в запасе не осталось иного оружия, кроме правды.
– Андрей Михайлович! – окликнула я Савицкого. – Живая материя, которую вы все тут ищете... ведь это я ее оживила!
Савицкий круто обернулся ко мне:
– Что?!
Краем глаза я взглянула на Хохланда. Как я и ожидала, на его лице не отразилось ни малейшего удивления. Он уже все знал. Если и был чем-то удивлен, так это фактом моего признания.
– Это было меловое море. – выпалила я, опасаясь, что Хохланд может помешать. – Я оживила его с помощью Книги Корина. Знаете, есть такая книга. Джеф ее искал – и недавно нашел...
Разумеется, Савицкий знал о Книге – ведь Джеф искал ее именно по его заказу. Он посмотрел на меня, потом на Хохланда, и неожиданно его кислая физиономия просветлела.
– Так вот в чем дело! – воскликнул он, глядя на Хохланда. – Можно было догадаться! Вот значит, на что вы нацелились, Теобальд Леопольдович?
– Что ты ее слушаешь, старый дурень?! – неожиданно грубо рявкнул Хохланд. – Она же врет!
– Уж правду от лжи я отличить сумею. – захихикал Савицкий. – Присядьте, Геля, и налейте себе еще чаю – наши отношения только начинаются.
– Она сейчас уйдет со мной! – отчеканил Хохланд.
– Неужели вы думаете, что я ее отпущу? Пока она не расскажет всего, что знает о живой материи и Книге Корина?
– Отпустишь. – зловеще произнес Хохланд. Они стояли друг напротив друга: величественный, похожий на американского сенатора Савицкий и мелкий, щуплый, скрюченный Хохланд в своем обтрепанном костюмчике, с острым, как шило, взглядом. Мне показалось, что воздух в мастерской сгустился и запах озоном.
– Андрюша. – сказал вдруг Хохланд. – ты соображаешь, что делаешь? Ты же отдаешь себе отчет – кто ты, а кто я? Я же тебя учил...
– Всякий ученик рано или поздно одолевает своего учителя. – криво улыбаясь, сказал Савицкий. – И на этом его ученичество заканчивается.
– Твоя проблема в том, что ты слишком торопливый. Мог бы подождать лет двести-триста, пока я умру своей смертью, и стал бы главным по праву наследования. – сказал Хохланд. – за недостаток терпения сейчас поплатишься.
Несколько секунд ничего не происходило. Все стояли и смотрели друг на друга, каждый – чего-то ожидая. В аудитории медленно потемнело, как будто солнце зашло за тучу.
Саша вдруг издал такой звук, как будто подавился, и уронил пакет с печеньем на пол. Сухой шорох, с которым печенье рассыпалось по полу, показался мне неожиданно громким. Сашин взгляд расфокусировался, лицо позеленело, он согнулся пополам, как будто его внезапно затошнило, и вдруг свалился на пол, прямо на печенье. Я тихо ахнула. Но никто из присутствующих не шевельнулся и даже не посмотрел в его сторону. Савицкий и Хохланд по-прежнему пристально смотрели друг на друга. Эзергиль застыла в каком-то столбняке.
Неожиданно у меня заложило уши, как в самолете. Продолжало темнеть. Я случайно взглянула на Хохланда, и у меня пересохло в горле – пространство за его спиной было совершенно черным. Казалось, он отбрасывает огромную тень, которая растет с каждым мгновением; и тень эта была не его, а чужая, угрожающая и отвратительная.
«Что же это творится? – испуганно подумала я. – Бежать отсюда, немедленно! Где Эзергиль, что она стоит, как пень?»
Воздух продолжал сгущаться. У меня сдавило горло, начало двоиться в глазах. Я нашла взглядом Эзергиль, хотела крикнуть ей, чтобы убегала, пока эти двое заняты друг другом, открыла рот, но не услышала собственного голоса. Как будто сквозь дрожащий туман я видела, что Эзергиль зажимает уши и тоже что-то кричит. Я ничего не слышала. На мгновение мне почудилось, что я оглохла, скоро стало не до того. Вокруг творилось что-то совсем нехорошее. Эзергиль, сжавшись в комок, с тем же безмолвным криком рухнула на пол рядом с валявшимся в отключке Сашей. Я смотрела на Эзергиль, не в силах пошевелиться в этом окаменевшем воздухе, и казалось, что она рассыпается, как печенье из пакета. Потом мне почудилось, что рассыпается сам воздух. Не утратив прозрачности, он кипел и бурлил, как будто все молекулы стали видимыми невооруженным глазом, превратились в мириады шариков и теперь разлетались во все стороны. До меня вдруг дошло, что в аудитории распадается сама материя. А в эпицентре этого распада оказался Савицкий.
