— Эй, эй, Владимир! Что с тобой?!
Теодополус заметил, что с Вовой неладно, хочет отвести его в сторону от гроба, но Вова как будто прирос, не отрывая взгляда от Лазаря, он шевелит губами, пытается сказать… но выходит только что-то отрывочное: " я…я…не…я… и не…"
— Святой Лазарь! Святые Отцы-киприоты! — Теодополус вдруг понимает. — Разумеется, нет! О Господи, как ты мог подумать, что будешь лежать вместе с Великим Светочем?! Нельзя! Ты будешь в отдельном гробу, Владимир! Это хороший большой гроб, он там, немного ниже… ты успокойся, тебя никто не принуждает. Но решать надо прямо сейчас — да или нет. Все в твоих руках. Ты прошел обряд и стоишь на пороге Великого Посвящения… так что ты решаешь, Владимир? Да или нет?
Нет, конечно нет!! Вы же все больные придурки! Да лучше сдохнуть в тайге, чем такое! Четыре дня в гробу и никто даже не намекнул, ни слова! Даже она! Сука, бля… она-то могла бы! Скореее отсюда, выйти на воздух, скорей, бля…
— Отвечай. Ты готов?
— Да, да! Я готов!!
Это кричит Вова, но что он… зачем?! Победный вой лазаритов сотрясает застоявшийся воздух, они машут руками и истошно орут, на Вову прямо ветром задуло… О черт! На него что-то накинули, что за блядь?! Мешок? Но зачем, на хуя?! И поверх чем-то вяжут, обматывают! Вова бъется внутри, кричит-извивается, он переду-у-умал!! Поздно, уже куда-то его несут… Но Вова не сдается, должны же они понять наконец! Он дергается из последних сил, волосатый мешок забивается в рот, а-а-пччх!! А-а-а… пчхх! А в носу тоже какая-то труха, да он задохнется, какие четыре на хуй дня?! Уроды, бля! Развяжите меня! Козлы вонючие!! А-а-а-а!!!
Отдав весь воздух последнему крику, Вова мякнет в несущих его руках. Он теряет сознание, нет больше сил…
Вова слушает свое дыхание… оно скупое, но ровное. Не глубокое, приспособилось во сне. А вот сколько времени он спал, это вопрос. Час? День? Пару минут? Руки примотаны к бокам и онемели… он открывает глаза, закрывает… один хрен. Вова делает глубокий вздох, получается, этот мешок пропускает воздух… воздух, как в погребе, и вообще зябко, нога уже стала ныть потихоньку… Ему хочется ощупать гроб, прикоснуться к чему-нибудь, поворочаться… не, если бы знал, что его засунут в мешок и обвяжут, послал бы всех сразу… вот как его угораздило? Причем по собственной воле… Батя закрывал Вову в пыльном чулане, там висели старые шмотки, густо посыпанные нафталином, и Вова приникал носом к единственой щелочке, но воздуха все равно не хватало… и весь день потом трещала голова, и слезилось, и чихалось… ведь за всякую ерунду закрывал, сволочь. А все-таки непонятно — сколько он тут пролежал… такого страха натерпеться, да еще с голодухи… вполне можно было отрубиться на сутки. Хорошо бы… вот теперь гадай, когда его достанут… И гадкая мыслишка крутится возле Вовы, как та муха — а достанут ли? А если они принесли его в жертву своему Лазарю? Этой голове… Ведь явно они сумасшедшие, два года почти с ними прожил, ну мало ли, богомольцы… а тут, бля… А он не их крови, так что вполне. И ребенок его будет таким же уродом, в пятнадцать лет они их в гроб засовывают, теперь-то Вова понял… хоть бы девочка родилась… а Елена… не даром она так напоследок расстаралась в постели… не любит. А то сказала бы… а может обойдется? Во-первых, от него еще может быть польза в смысле детей, а что? Чем по тайге мужиков выискивать… да и вкалывает он не хуже других, и относятся к нему, не, обойдется… Лежится вроде пока нормально, он немного расшатал путы, так что руки уже не перетягивает, знать бы сколько еще… и есть неохота, наверное сильно переволновался, или отвары эти отбили аппетит… они-то знали, что делают… а если он вдруг поссать захочет, или чего доброго… вот уроды! Пока не хочется, но три дня ведь еще… два, как минимум… лучше всего заснуть, отрубиться и все… Вова пробует, но не выходит. В принципе можно попробовать вылезти из мешка, но их же не поймешь… вдруг не засчитается этот их дурацкий обряд… подумают, что хотел сбежать… Вова вспоминает что-то смутное… имя… Анфемиос говорил про какое-то имя, ему должны будут сказать новое имя… кто должен? Ни хрена не понятно, тут же нет никого… или это уже наверху ему скажут? Вспомнить бы… нет, невозможно. Он как увидел этого Лазаря… и почему было так жутко, подумаешь, голова… но как только Вова вспоминает голову, это возвращается… а ведь он и не такое видал в своей жизни, и похуже бывало… Когда Колян барнаульский пытался свинтить из бура, они его собаками… так собаки порвали Коляна на части, натурально, и таскали туда-сюда по территории… а голову ж вообще долго не могли отобрать у этих тварей, все лицо ему на хер содрали, родная бы мама не узнала… А еще Вова помнит, как один флегон, его сосед по камере… ну эскимос, что с него взять, захотел на больничку и три дня жрал только нифеля и спал голяком на цементном полу, чтоб простудиться получше… а его все не забирали, вертухай хитрожопый попался, что-то он заподозрил. Ты у меня, говорит, мутила, заместо прогулочки в клетку пойдешь, за скребок, бля… раскусил он его, короче. А эскимос совсем уже доходит, кровью харкает… так и откинулся в камере, страшно было — вскочил среди ночи и давай башкой о нары биться и выть, никто ж не ожидал… а потом у него кровь горлом хлынула, а он мечется и на всех кидается, бля, царапается… всех оплевал, измазал… ну вырубили его, конечно, а к утру он уже окоченел, руки-ноги все повывернуты, как у паука, бля… и такое лицо, что Вова никогда не забудет… глаза чисто красные, выпяченные из орбит, как две помидорины, губы зубами насквозь прокусаны, жуть… одному ихнему даже дурно сделалось, всю парашу облевал…
Вова пошевелил ступнями, размял кисти рук, сколько же прошло времени, непонятно… за три дня вряд ли появятся пролежни, но зад хорошо онемел, он сжимает и не чувствует ягодиц… что хуже? Когда он подыхал в тайге или сейчас… вот дерьмо! Тошнота вдруг подкатила к горлу, и так ясно перед глазами всплыл скрюченный труп эскимоса… не, надо думать о чем-то хорошем, вспомнить приятное, а то бля… Вове хочется сесть, приподняться, сменить положение тела, понять хотя бы размеры этого гроба… Он перекатывается от стенки к стенке, больше метра он в ширину, в длину не очень, чуть больше Вовиного роста, подползаешь чуть-чуть, и голова сразу же упирается, то голова, то ноги… а высоту, интересно? Он осторожно начинает движение вверх, но почему-то усиливается тошнота, мешок щекочет нос и Вова заходится в чихе… а теперь сердце стало бешенно колотиться, прямо выпрыгивает, тьфу ты! Он опять дышит ртом, опять не хватает ему воздуха… все! Не надо ему дергаться, когда тихо лежишь, легче переносится…
