Хин сотворил жест отрицания:
- В одиночку поступить иначе - самоубийство, но, если ты поможешь, у двоих всё получится. И пусть сколько угодно считают меня чудаком и глупцом.
Динозавр юноши ускорил шаг, потом развернулся и загородил дорогу. Юный Одезри, не страшась огромной хищной пасти чужого ящера, обдавшей его тёплым и влажным, кислым дыханием, повернулся в седле и прямо взглянул в лицо всадника.
- Помоги мне, Келеф, - попросил он искренне. - Я знаю, что никто не помог тебе. И знаю, ты думаешь, что если я смогу выстоять против давления летней, то стану сильнее, выиграв там, где не одержал победу ты. Это не так. Я не хочу бороться за превосходство, мне порою не по себе оттого, что я не могу выразить свою благодарность - тебе от меня ничего не нужно. Не знаю, может, как ты сказал, тенор и вьётся вокруг, но в нём столько гибкости и силы - неподвластной мне, что без его поддержки могучая с виду опора баса рухнет. Я всё ещё не умею жить сам. Так кто из нас сильнее? Сколько бы немыслимых деяний я ни совершил, ответ останется тем же.
Сил'ан, наконец, посмотрел на него из под ресниц.
- Келеф - не моё настоящее имя, - он помолчал, затем насмешливо прищурился и добавил. - Только не жди, что гости придут в восторг, попав на концерт вместо гулянки и турнира.
- Не поймут. Слишком сложно, - как заведённый отвечал уан на все предложения Хина.
- Хорошо, - сдался юноша. - Тогда ты скажи, что нам играть.
- Сразу бы так и спросил, - довольно прищурился Сил'ан. - Таких скрижалей у нас нет, поэтому я записал ноты по памяти.
Он щёлкнул пальцами, и в залу, ступая медленно и торжественно, вошли черви с пухлыми стопками пергаментных листов в лапах.
- Всего четыре произведения. В первом отделении[33] поразим их виртуозной скрипичной музыкой под твой аккомпанемент на рояле.
- Рояле? - вздохнул юноша.
- На клавесине будешь играть для себя. Я знаю своих соседей. Если на этих людей что и произведёт впечатление, так форте, поэтому не стесняйся утрировать. А вот второе отделение[34] некоторых гостей, пожалуй, усыпит.
- Тогда зачем?
- Оставит роскошное послевкусие. Всё-таки дуэт фортепиано и виолончели. Представь её тягучий звук и свободную стихию в голосе рояля. Те, кто не уснут, будут сидеть, ничего не понимая, но раскрыв рот - словно в утлой лодке посреди шторма.
Уан выхватил из лап червя одну стопку нот, разложил их на крышке рояля.
- Я наиграю и расскажу, а ты запоминай, - поманил он. - В первой пьесе сюиты - темпераментное исполнение, как огневая подготовка перед боем или, не знаю, подбери свои ассоциации, но мы должны сразить их, ошеломить. Во второй "Колыбельной" - вспомни образ тенора или парящую в воздухе тонкую, прозрачную шаль. Третья "Песня" - лёгкая, танцевальная, шутливая вначале, а после напоминает волнение Океана у скалистых берегов. Я вижу одинокий маяк, слышу голоса птиц. "Поло" - у тебя форте, и покажи его как следует! Расскажи мне о тревоге, погоне, а я отвечу пением скрипки о горячей страсти к жизни. Здесь мы вместе - безудержная стихия. И следом "Астуриана": блики света Лирии на воде - у тебя. У меня - раздумья, тайны ночи и грусть. Мы приведём их в волшебную страну светлячков. "Хота" - лёгкий слепой дождик, не такой как гроза. Светит Солнце, с небес падают редкие капли - им приятно подставить губы и ладони. Праздник. Широкая, раздольная мелодия, напоминающая танцующую полную женщину. А ещё поле, ветер перебирает спелые колосья. Многообразие жизни, брызжущее красками, образами, эмоциями. Юный герой, мы расскажем им о счастье, которое они никогда не испытают, об образах, которые никогда не увидят.
Надани казалось, что она живёт уже вечность. Женщина старалась спать как можно дольше, но каждый раз в окно заглядывал рассвет, а за ним с шумом и голосами людей вваливался новый, непрошенный день. И нужно было снова выдумывать себе занятия, лишь бы не выть и не рыдать, не сходить с ума от тоски, хранить последнее, что осталось - достоинство.
Тадонг часто пил, а пьяный делался разговорчивым. Тогда он и Надани подолгу обсуждали уана: и его неприличное поведение, и возмутительные для мужчины наклонности. Они смеялись над его манерой одеваться и говорить, исполнялись презрения к летням, пресмыкавшимся перед правителем, десяток раз пересказывали друг другу давние слухи, и, хотя каждый помнил их наизусть, не могли остановиться - говорили и говорили, заранее зная, что скажет и ответит другой.
Гебье держался в стороне, лишь изредка тускло и печально, словно сам не верил в силу своих слов, пытался образумить женщину. Потом, отчаявшись, стал проводить всё время в комнате на третьем этаже за чтением свитков.
Надани с нетерпением ожидала праздник. За полгода до него она убедила себя, что этот день изменит её жизнь, и с тех пор каждую ночь, засыпая, представляла великолепие турнира, блеск высшего света. Не как жалкая просительница, но как равная среди равных она будет наслаждаться мастерством поединков, есть, пить и веселиться в окружении лучших из людей Лета. А, значит, и сама, скинув, точно змея, старую шкуру, разом обратится в нового, достойного восхищения и почестей человека.
Женщина так увлеклась фантазиями, что лишь накануне торжественного события, когда служанки принесли громоздкие наряды в комнату, с ужасом заметила, как поношены и убоги её платья. "Хин работал в Онни, - с горечью думала она, удерживая слёзы досады, - о себе-то он позаботился: и об одежде, и о духах, а о матери даже не вспомнил".
- Госпожа Одезри, - тем временем поделилась радостью молодая служанка - воины болтают: завтра играть будут.
Женщина медленно обернулась, сначала не поняв её слов, потом опустила девицу и сама соорудила высокую причёску у зеркала. "Ну уж нет, - устало пообещала она постаревшему отражению. - Мой сын не станет посмешищем".
На поляне в саду, окружённый деревьями, блестел лакированными чёрными боками огромный стол. Надани заметила его издалека и торопливо свернула с тропинки. Она уже видела похожий в Весне, в библиотеке уванга Сирин. Хин стоял рядом с диковинкой спиной к женщине. Время от времени в ответ на слова уана, он наклонялся к блестящей штуке, и раздавались негромкие мелодичные звуки. Келеф что-то втолковывал парившим с куском материи в клювах крылатым клубкам меха, а вокруг стола суетились, скорее путаясь под ногами, чем помогая, остальные чудовища из его свиты.
Женщина грустно улыбнулась, глядя на сына: гибкий, худой и высокий, он мало походил на отца. Тот любил простоту и не носил украшений, Хину же по вкусу пришлась лёгкая вычурность: он умело подбирал одежду, тщательно укладывал волосы, не пренебрегал кольцами. Этот ухоженный юноша с уверенными движениями и длинными вдохновенными пальцами давно казался Надани чужим.
