…Треугольную призму Элхадж увидел издалека, хоть и пряталась она под развесистыми кронами акаций. Похоже, Указующий отправил его к очередному алтарю Шейниры. Знать бы еще зачем?
Но долго размышлять не пришлось; что-то резко свистнуло, синх едва успел повалиться на землю, в кусты вереска – только щеку ожгло.
«Вот вам и Указующий», – Элхадж быстро вытер кровь с лица, всматриваясь в густое сплетение теней под деревьями. Хотелось бы знать, кто там прячется, выжидая… Наемники? Сам Отступник? Или же… Кровь похолодела в жилах, когда Элхадж представил себе умершего, но восставшего во имя мести Дар-Теена.
«Нет, чушь все это, – он поежился, – Шейнира его так просто не отпустит».
Да и не слыхивал еще никто, чтобы поднимались мертвые и шли мстить живым…
Его сомнения рассеял оклик из-под деревьев:
– Эй, синх! Лучше не прячься, все равно дорожка тебе только в одну сторону!
Голос был чужим и совсем не похожим на бас Дар-Теена. Элхадж даже вздохнул с облегчением: все-таки хорошо, когда враг твой – самый обычный смертный… И страх мгновенно выпорхнул прочь из души синха, словно птица из открытой клетки. Ему ли, Избранному, бояться каких-то наемников? Вернее, раньше бояться стоило, но не сейчас, не теперь…
Придав голосу самое жалостливое выражение, на какое только был способен, Элхадж проблеял:
– Кто вы? Что вы от меня хотите?
– Тебе не стоило идти в Храм Шейниры, – последовал жесткий ответ, – и ты это знал. Знал ведь?
– Не понимаю… – плаксиво отозвался синх, во все глаза всматриваясь в танец теней под акациями. Кажется, там кто-то был… Даже не один, двое или трое… Наемники?
Но почему же тогда Указующий отправил его именно сюда? Странное создание. Вряд ли он хотел гибели синха, избранного Шейнирой.
Со стороны акаций донесся смешок. А затем:
– Выходи, синх. Сам понимаешь, тебе ничего не светит.
И, словно в подтверждение сказанного, вторая стрела легла точнехонько в цель, пробив навылет предплечье. Чтобы не взвыть, Элхадж прикусил широкий ворот альсунеи. Похоже, они его видели. И, похоже, теперь выхода действительно не было… Не было бы…
И Элхадж едва не рассмеялся. Как же он мог забыть? Как?!! Наверное, просто привык быть одиноким, пустым внутри синхом, беззащитным и перед волками, и перед ийлурами, и даже перед кэльчу, которых, кстати, он никогда и в глаза не видел.
– Прими их как жертву, Мать моего народа, – прошептал он с улыбкой. И, не переставая улыбаться, медленно поднялся во весь рост.
А потом было замечательное чувство наполненности и вседозволенности и сладостное ощущение выплескивающейся за пределы серого кокона пелены Смерти. Синх парил над землей, и нити, сплетенные из невесомого, существующего лишь в воображении пепла, прошили четверых лучников-ийлуров, обращая их тела в высохшие, лишенные всякой влаги оболочки.
– Я принимаю твою жертву, – прошелестел в сознании голос, – узри то, чего достоин!
Все завертелось перед глазами, смазываясь в мешанину черно-белых пятен. Элхадж хотел вдохнуть, но уже не мог: легкие пронзила горячая, ни с чем не сравнимая боль.
– Мать, что ты делаешь со мной? – из последних сил выдохнул Элхадж. – За что?
Он уже падал в бесконечную, черную пропасть, обернутый мягким бархатом вечной ночи.
– Ты узришь лик своей богини, – усмехнулась Шейнира.
И синх увидел.
…Она была почти свободна. И, хотя руки по-прежнему отягощала цепь, ее могущество возросло многократно, грозя испепелить жалкий разум смертного.
– Разве ты недоволен? – от звучания этого голоса Элхаджу показалось, что череп его вот-вот лопнет перезрелым плодом.
Но он все же заставил себя поднять глаза.
– Спрашивай, – пророкотала Шейнира, – ты заслужил.
– Где твое ожерелье, великая Мать?
Ожерелье Проклятых душ исчезло с ее груди, словно его и не было.
– Это уже неважно. Твой рубин будет первым в новом ожерелье.
Синх огляделся. Кажется, все то же подземелье, где он видел Шейниру и раньше. Но – но! – как же возросли ее силы… Неужели это его, Элхаджа, заслуга?
– Один смертный может быть сильнее бога, – ответила Шейнира на так и непрозвучавший вопрос, – а теперь… Иди, Элхадж. И помни: что бы ты ни услышал, знай, что это ложь, придуманная Отступником специально для тебя. Иди до конца, теперь у тебя уже нет иного пути.
Внезапно ее лицо приблизилось, обдавая синха ледяным холодом. И Элхадж, скорчившись под пристальным взглядом богини, взглянул в ее Третий Глаз, внезапно открывшийся во лбу, похожий на три лепестка лилии, соединенных вместе, с тройным алым зрачком…
– Больше я тебе не могу помочь, – прошелестела Шейнира, – иди же, время настает.
– Да… я убью его… – выдохнул Элхадж, – убью…
– Награда будет достойной тебя, мой верный слуга.
…Он очнулся на рассвете посреди вереска, пожелтевшего и высушенного так, словно много дней здесь не падало ни капли дождя. Каждая косточка, каждая мышца ныла, как после хорошей драки; но от стрелы, пронзившей предплечье, не осталось и следа, – точно так же, как и от раны. А кожу на груди жгло так, что невозможно было прикоснуться.
Морщась, Элхадж заглянул в ворот альсунеи. Багровым шрамом на зеленой коже полыхало свежее клеймо. Три лепестка лилии, соединенные вместе и заключенные в идеальный круг…
«Меченный Шейнирой, – кровь толчками приливала к голове, сознание мутилось от боли, – теперь я и правда принадлежу ей…»
Но ужаснее всего было то, что синх не ощутил никакой радости. Ни капли.
– Прости мою неблагодарность, великая Мать, – пробормотал он, – прости.
Кое-как поднявшись, синх подобрал меч и, волоча его по земле, двинулся к алтарю. Причина, по которой Указующий направил его именно сюда, прочь от долины золотых роз, по-прежнему оставалась загадкой.
«Ну-ка, посмотрим».
Он обошел алтарь, внимательно оглядывая гладкую малахитовую поверхность. Ни изъяна, ни трещинки – словно за долгие годы ни солнце, ни ветер, ни дожди не коснулись камня. Элхадж, кривясь от боли в обожженной груди, опустился на четвереньки. В конце концов, должна же быть ну хоть маленькая подсказка? И синх принялся тщательно ощупывать холодные грани призмы.
К полудню, обливаясь потом и поминая недобрым словом Указующего, Элхадж пришел к выводу, что если что и было припрятано в алтаре, то, к сожалению, так и осталось недоступным. Он уселся рядом, достал флягу и жадно допил остатки воды. Было жаль впустую потраченного времени – а ведь уже мог дойти до Храма и бросить вызов Отступнику… Солнце пекло нещадно, душные испарения стекались в низину, отчего воздух становился прогорклым, словно старое масло.
«Сейчас пойду обратно, – тоскливо подумал Элхадж, щурясь на алтарь, – эх, сколько времени ушло, и все зазря!»
