— Признаю, Люджина, — сказал он, — и стыжусь.
— Да чего там, — отмахнулась она почти весело. — Зато у меня была цель — Управление. Хотя с моими средними способностями попасть сюда было нереально. Все равно.
— Вы рады? — спросила Полина. — Или жалеете?
— Да что вы, Ваше Высочество, — строго сказала северянка, — я работаю с живой легендой в легендарном месте. Как тут можно жалеть?
И она легко усмехнулась каким-то своим мыслям.
Господа маги сидели в креслах и попивали прекрасное вино, наблюдая за присутствующими. Мартин рассказывал о работе при блакорийском дворе, коварно просил Вику поделиться опытом и подтрунивал над поглощающим закуски Свидерским. Иногда поглядывал на принцессу Марину — та стояла рядом с сестрой и Байдеком — на невозмутимого, прислонившегося к подоконнику рядом с дверью на веранду Кембритча, на малявку-студентку, оказавшуюся пятой Рудлог и сейчас внимательно слушающую друзей.
— Макс мог бы и прийти, — вдруг произнесла леди Виктория, тоже глянув на принцессу Алину. — Когда я заглядывала к нему, он выглядел вполне бодро. Уничтожал несчастного доктора, имевшего смелость возмутиться тем, что Макс колет себе свои стимуляторы, и требовал увеличить ему глюкозу в капельницах.
— Мог, — согласился Алекс насмешливо. — Но его даже Март на слабо не взял. Скромен наш Малыш и непритязателен.
— Это рыжее чудовище? — ехидно спросил фон Съедентент, тряхнув волосами. — Делюсь, мои доверчивые друзья. Мне он буквально сказал следующее, — и Мартин, состроив презрительно-снисходительную гримасу, процедил через губу: — Там будет слишком много Рудлогов. Да и получать блестяшку от девчонки, которую и не планировал спасать, слишком даже для меня, Март.
И старые друзья сдержанно захихикали, пока подошедший официант доливал вино в бокалы и ставил рядом с ректором поднос с закусками.
Марина
В зале пахло табаком — мужчины выходили курить, и дымок проникал с веранды сквозь то и дело открывающуюся дверь, щекотал ноздри и заставлял тоскливо прикидывать, сколько еще продлится прием. Я честно следовала за сестрой, поддерживала разговор, улыбалась. Перекидывалась несколькими предложениями с Мартином, с сестрами, снова возвращалась к Василине.
И чувствовала себя словно на тонкой звенящей привязи.
Люк, Люк, беда моя. Зачем ты смотришь на меня, зачем не отпускаешь меня?
Он стоял у окна, как всегда, один, и как всегда, совершенно не беспокоясь по этому поводу. Пил, уходил курить, возвращался. Стоял и просто смотрел, а я чувствовала его взгляд, где бы ни находилась, и чувствовала его самого. Будто он все это время находился за моей спиной.
«Я виноват».
«Да, Люк, ты даже не представляешь, как. Ты измотал меня, измучил. Я каждый раз после наших встреч старательно притворяюсь, что могу жить нормально. И у меня получается. До следующей встречи».
«Вы простите меня?»
«Да. Но я теперь совершенно не защищена от тебя, проклятый Змей. Ты сделаешь мне больно, я знаю. Ударивший однажды ударит дважды».
Тонкий бокал в моих пальцах холодил кожу, под каблуками постукивал мрамор, звучали приглушенные голоса, улыбался мне Март, звенела музыка. Я теряла ощущение реальности. Опять. Повернула голову, встретилась с ним взглядом — звякнула натянувшаяся нить, стало жарко и тревожно.
Бежать. Надо снова бежать.
Я стремительно шла по прохладному коридору, и свежий воздух успокаивал, охлаждал кисти рук, касался губ и ресниц, словно дыханием перед поцелуем. Я проходила мимо охраны, мимо приседающих в книксенах и кланяющихся придворных, и не было сил даже кивнуть в ответ. Внутри отчаянно кричала другая-глупая я, требуя немедленно вернуться обратно.
— Госпожа, — воскликнула моя горничная радостно, когда я наконец-то захлопнула за собой дверь, — а мы вас ждали!
У ног Марии сидел маленький лохматый щенок — коричневый, с бежевыми пятнышками на спине и с совершенно непотребным красным бантом на шее. Сидел, высунув язык, и внимательно глядел на меня.
— Прелесть какая, — болтала Мария, пока мы с псиной настороженно изучали друг друга. — Принесли, когда вы ушли на прием, Ваше Высочество. Вы не знаете, что это за порода?
— Знаю, — сказала я медленно и почувствовала, как подступают к глазам слезы. — Это пастушья палевая. У меня когда-то уже была такая собака. Боб.
Щенок, видимо, приняв решение, подбежал ко мне, неловко переваливаясь — Бобби так же косолапил — ткнулся мне в туфли, лизнул щиколотку сквозь чулки. И я не выдержала, подняла его, прижала к себе. Пусть он тоже будет Бобом. Словно детство опять со мной, радужное, яркое и спокойное.
«Опять он сводит меня с ума».
«Пора бы уже привыкнуть, Марина».
Через десять минут активного знакомства новопоименованный собакин уснул прямо у кресла, в котором я сидела. Бежал-бежал, помахивая торчащим хвостиком, и прямо на бегу уснул.
А я открыла окно, забралась в кресло, скинула туфли и, наконец-то, закурила, прикрыв глаза. Ожидание становилось невыносимым. Я ждала, и курила одну сигарету за другой, и стук в дверь заставил меня сжаться от отчаяния и счастья.
— Лорд Кембритч, Ваше Высочество, просит принять его, — с легким испугом доложила горничная, возвращаясь в гостиную.
— Зови, — сказала я обреченно. — И оставь нас, Мария.
Люк вошел и остановился у двери, высокий, худой, напряженный, и смотрел он так, что мне стало страшно. И только чтобы разрушить звенящую тишину, не дать ей полыхнуть пожаром, я заставила себя произнести:
— Вы решили сделать из нашего дворца псарню, лорд Кембритч?
Он перевел взгляд на спящего щенка, усмехнулся, подошел ближе — я нервно стряхнула пепел, но рука с сигаретой так и осталась лежать на столике у пепельницы. Опустился вниз, потрепал спящего малыша по спинке, переложил его под столик, поднял на меня темные глаза — слишком близко, недостаточно близко.
— Вы оставите его, принцесса?
— Вы же знаете, что да, — устало ответила я, глядя на него сверху вниз. — Вы же все про меня знаете, виконт.
Снова тишина, и только ускоряющийся ритм сердца в груди, и запах табака, и Люка.
— Марина, — произнес он хрипло, и я прикрыла глаза, отдаваясь во власть этого невозможного голоса и этого момента. — Марина…
— Вы удивительно немногословны сегодня, лорд Кембритч, — сказала я, и он улыбнулся, уткнулся лбом мне в колени, выдохнул сипло.
— Вы меня с ума сводите, — хрипло шепнул он мне, и горячее дыхание опалило кожу через ткань платья, — не могу больше, Маришка, не могу.
Он скользил по моим щиколоткам ладонями, поднимался вверх, обнажая бедра с кружевом чулок, целовал их, то нежно, едва касаясь, то яростно, почти кусая, оставляя отметины, а я крепко держалась за рукоятки кресла, и кровь моя сходила с ума от каждого прикосновения, от каждого движения, и ничего не существовало в мире кроме него. Задыхающегося, нетерпеливого, резкого, чересчур дерзкого, поглощенного желанием — он вдруг поднял голову с темными, жуткими глазами, потянул меня на себя, вниз, взял за затылок и поцеловал.
