– Подается, – шепнул воевода возбужденно. – Давай еще!
– Дуйся, дуйся, – посоветовал волк. – Илибережешь силы для свадьбы?
Я перевел дыхание, стиснул челюсти, мои мышцы сами превратились в железо. Кожа увлажнилась, я был похож на бронзовую статую Геракла, раздирающего крокодила, только повыше, в плечах пошире и посильнее, понятно. Прутья начали подаваться, пласты моих грудных мускулов вздулись как щиты персов, на моих плечах можно было бы гнуть рельсы, а на голове ковать железо. В глазах потемнело, раздался скрип... но уже не в голове, это скрипели железные прутья, покидая гнезда.
– Еще, – приговаривал воевода торопливо, – еще!
Потом он умолк, перед моими глазами колыхалось красное с плавающими пятнами и волокнами, в черепе уже стоял грохот, будто там ломали камни. Голос волка ворвался как скрип сухого дерева:
– Еще!.. Давай еще!.. А этот прут?..
Меня шатало, я сжал челюсти так, что заломило в висках. Мышцы трещали, слово волокна рвущейся веревки, я чувствовал жар, кровь тяжелыми кипящими волнами била в голову, вздувала мышцы как волны в океане во время бури. Сквозь багровый туман в глазах я чувствовал взгляд принцессы, и хотя мне вообще-то на нее наплевать, но почему-то готов был скорее умереть, чем не суметь выломать эти прутья...
Голос волка понукал, торопил, я стонал, напрягался как Лаоокон со змеями, мышцы и железные прутья торчали, наконец, когда ноги уже почти не держали, я услышал голос воеводы:
– Да хватит-хватит! Ну зачем ты его так?
Я прислонился к стене, дышал тяжело, часто, в груди хрипело, булькало и чавкало, словно слон шел по болоту. Когда в глазах чуть прояснилось, увидел на той стороне пещеры воеводу, что отвязывал герцога. Волк сидел, расставив передние лапы и смотрел на меня с насмешливым восторгом.
По одному пруту остались только по краям, остальные, изогнутые страшно и причудливо, усеивали пол. В щель можно было бы пройти по четверо в ряд. Я прохрипел, все еще чувствуя как дрожит все тело после пережитого напряжения:
– Ты... это... зачем?
– Красиво было, – признался волк. – У тебя такая мускулатура!.. Мы все были в восторге.
– Ах ты ж придурок...
– Тихо, – предупредил он и оглянулся в сторону принцессы. – Кстати, она так смотрела на твои мышцы! Так смотрела...
У меня вертелось на языке спросить, как же она смотрела, в самом ли деле было грандиозно... я не сомневался, что грандиозно, но хотелось получить подтверждение еще разок, однако переломил себя, заставил себя даже не смотреть в ее сторону, а волк прислушался, сказал быстро:
– Тихо! Похоже, он возвращается.
Я закинул руку за голову, пальцы нащупали рукоять меча. Воевода опустил ладонь на рукоять кинжала.
– Мы дадим бой!
– Не стоит, – сказал волк нервно. – Я сам бы не прочь... но здесь веет недобрым. Здесь кто-то есть еще... или вот-вот появится.
Принцесса вскрикнула, воевода указал на пол. Прямо из серого камня выступали красные линии, медленно светлели, наливались пурпуром. В самом серединке проступал как бы из глубины каменной горы далекий свет.
– Встанем возле двери? – предположил он. – Как только войдет...
Волк поднял морду, понюхал воздух:
– Одна струя тянет вот в ту сторону. Если отодвинете ту плиту...
Мы с воеводой навалились разом. Камень скрипнул по каменному основанию, отполз в сторону. Из подземного хода пахнуло, как ни странно, запахом хвои, свежей зелени, влажной земли, перепрелых листьев.
Герцог нырнул в отверстие первым, сразу за волком, следом впихнули принцессу, дальше пошел я, не выпуская из рук меч, а воевода еще повозился сзади, тщетно пытаясь изнутри задвинуть камень на прежнее место.
В темном как ночь подземном ходу глаза привыкли не скоро, я слышал легкие болезненные вскрики, сам шарахался то головой, сам шарахался то головой, то кровянил плечи об острые выступы. Пробираться проходилось нередко на четвереньках, там бежали, двигались и ползли долго, наконец далеко-далеко впереди блеснуло слабое пятнышко.
Я услышал радостный вскрик герцога:
– Выход? Я уж думал...
Голос принцессы был тихий и жалобный:
– Я больше не могу.
Под моими широкими ступнями жалобно вякнуло. Я наощупь отыскал ее хрупкое тельце, подхватил, нес в этом чертовой тесноте бережно и страдая, что каждый встречный выступ стесываю ее маленькой головкой, При каждом таком ударе, сопровождающемся жутким хрустом, я стискивал зубы и ускорял шаг. стремясь выскочить на свет как можно быстрее, а когда светящееся пятнышко расширилось, я уже бежал со всех ног, стремясь покончить с этим кошмаром, выступы скал били по голове и плечам, а хрупкое нежное тельце в моих могучих руках дергалось уже непрерывно, я слышал сухой биллиардный стук, и когда проход расширился, я выскочил из каменного зева как камень, брошенный из баллисты.
За моей спиной оказалась узкая щель, сплошь заросшая кустарником и высокой крапивой с узорчатыми листьями. Впереди теснились хмурые деревья. Я пошел ломиться через кусты и мерзкую траву. Принцесса заверещала и забилась в моих руках.
Волк с широко распахнутой пастью сидел на полянке. Красный язык трепетал как пламя на ветру, желтые глаза блестели как крупный янтарь под солнцем.
Принцесса брыкалась как зверь. Я бережно опустил ее на землю, она вскочила, как подброшенная пружиной. Глаза сверкали дикие, лицо пошло красными пятнами. Такие же пятнышки вздувались пупырышками на ее прекрасных плечах, руках, ногах и ягодицах. На узких ремешках, что служит одеждой, остались белесые пятна сока раздавленных растений.
Стиснув зубы, она принялась яростно чесаться. Сзади затрещало, из джунглей помятой крапивы с пыхтением выполз герцог.
Я оглянулся на темный зев, что теперь стал чуточку виднее:
– А где воевода?
Герцог крикнул раздраженно:
– Он остался!
– Что?
– Остался, дурак, – крикнул он еще злее, и я понял, что «дурак» относится ко мне, а не к воеводе. Воевода поступил как верный слуга, как человек, давший присягу защищать принцессу любой ценой, ценой чести и всего-всего, перед чем такая малость как жизнь покажется вовсе мелочью,
Принцесса, не переставая чесаться, молча устремилась в сторону деревьев. Я на миг задержался, вдруг да ей надо дать время на уединение, но герцог ломанулся следом, и мои ноги сами понесли за ними.
Впереди посветлело, деревья расступились медленно и величественно, открывая самый прекрасный пейзаж, какой мне только довелось увидеть, но гвоздь в сапоге кошмарнее всех фантазий Гете, и я за бегу ухватился за дерево. Далеко впереди виднелись дома, крыши блестели золотой соломой, на околице группа селян собиралась с косами.
