— Едут, говорю… — повторил он неуверенно.
— Слышал я, — в голосе тысяцкого прибавилось холода, и возникла язвительность. — Неужто надо, чтоб я ехал к воротам?
Вестоноша смолчал, но по его лицу было видно — он так и думал, что тысяцкому достоит встретить нового князя самому.
— Много чести будет, — процедил воевода сквозь зубы и вновь прикрыл глаза. Парнишка в дверях мялся, не уходя — что-то мешало. То ли то, что воевода не велел ему уходить, то ли что ещё…
— Далеко они? — спросил внезапно Бронибор Гюрятич, по-прежнему не открывая глаз.
— Ворота миновали, — нерешительно ответил вестоноша.
Тысяцкий удовлетворённо кивнул головой — чуть заметно шевельнулась чёрная, как смоль, борода.
— Казну успели вывезти?
— Успели, воевода! Чурила-гридень… — парень не договорил, остановленный едва заметным движением руки Бронибора. Тысяцкому не важны были детали.
— Ступай, — всё так же чуть заметно шевельнулись губы боярина, и вестоноша скрылся за дверью.
Бронибор чуть усмехнулся — едва заметно шевельнулись губы в бороде.
Встречать у ворот — с какой стати?
Он, тысяцкий Полоцка Бронибор, ставленый на эту должность от полоцкого веча, будет встречать князя? Того, которого они год назад вышибли из Новгорода, к чему и сам Бронибор изрядно приложил руку? Того, которого на полоцкий стол никто не приглашал пока что? Того, кто разорил Менск? Того, кто приложил руку к пленению Всеслава Брячиславича?
И впрямь — много чести.
Сначала Бронибор Гюрятич подумывал уйти в леса, как княжий пестун Брень. Гонец от Бреня, гридень Чурила за тем и послан был — Бронибора увести.
Но, поразмыслив, тысяцкий отверг бегство.
А полочан своих он на кого оставит?!
Одних?!
Потягаемся, Мстиславе Изяславич — кто кого? — почти весело подумал Бронибор.
Полоцк встретил своего нового князя молчанием.
Городские ворота были отворены настежь — город не сопротивлялся, помня, что природный кривский князь — в руках киян. Но в воротах никого не было.
Воротилась конная разведка, и дозорные подтвердили — в воротах пусто. И на улицах — тоже.
Конь Мстислава мягко ступил на могучие мостовые полоцкой улицы — стукнула подкова о тёсаную мостовину. Тренята настороженно оглядывался по сторонам, готовый в любой миг прикрыть своего князя от стрелы отчаянного полочанина — мстителя за своего полонённого князя.
Мстительных полочан не нашлось. Вообще никаких — не нашлось. На улицах города было пусто — Полоцк затаился. Градские сидела за множеством засовов, затянув окна ставнями. Ждали.
Ждали разорения, стойно тому, что случилось в Менске всего каких-то полгода назад. Полгода, мнишь? А помнится, будто вчера.
Мстислав зло усмехнулся, вспомнив менский пожар — там его кмети помстили вдоволь за разгром на Черехе и изгнание из Новгорода.
Мстиславля дружина шла по Полоцку, как по пустыне. Как по брошенному городу.
Князь чуть поморщился — возможно, так оно и есть. Кто знает, сколько полочан не стало дожидаться прихода его дружины и нового грабежа, и наладилось в леса.
Нет уж!
Он не такой дурак!
Разорять свой — теперь уже свой! — город он не дозволит! Достанет с них и Менска с волостью, которую разорили так, как в прошлую войну с торками не зорили и степных становищ — до чёрного волоса, до тла!
Дружина получила своё вознаграждение за верную службу и так. И получит ещё — если только казну Всеславлю не успели вывезти из Полоцка. А и успели так… жалко, конечно, да только тут и так найдётся чем поживиться.
Большая работа ожидает и полоцкого епископа, и весь причт Святой Софии — искоренять язычество. А его дружина будет верной помощью епископу — к вящей славе божьей.
На Софии вдруг проснулись колокола — должно быть, епископли служки только что увидели идущую по городу дружину Мстислава.
— Гляди, княже, — сказал вдруг Тренята, улыбаясь.
Навстречь шли люди. Немного, сотни две.
В передних по камилавкам и рясам Мстислав признал духовенства. Остальные были градские — купцы и бояре, видно было по богатым одеждам. Кресты и хоругви, псалмы… князя Мстислава встречали христиане.
Отлегло от сердца — знать, не всех христиан в городе побил проклятый язычник, полоцкий оборотень.
Встретились в гриднице княжьего терема.
Тысяцкий Бронибор не пошевелился даже, когда в дверях возник князь — гибкий и стремительный, словно хищник. Только открыл глаза.
— Гой еси, боярин, — вкрадчиво сказал Мстислав Изяславич.
— И тебе поздорову, княже Мстислав, — равнодушно ответил тысяцкий, по-прежнему не шевелясь. Сидел он не в княжьем кресле, и для Мстислава более почётное место было свободно. Никакого оскорбления нет.
— Встань, боярин, — с едва заметной угрозой в голосе бросил гридень Тренята, переступая порог следом за князем. Мстислав упал в княжье кресло и любопытством разглядывал боярина — что-то тот ответит.
— С чего бы это? — по-прежнему равнодушно осведомился Бронибор Гюрятич. По го виду никто не мог бы ничего сказать о том, что у воеводы на душе. Только пальцы тысяцкого выдали его, цепко сжав резные подлокотники кресла.
— Твой господин перед тобой! — угроза в голосе гридня стал более ощутимой.
— Он мне не господин, — отверг боярин, щурясь в падающем из окна свете солнца. — Мне господин — город Полоцк. А князь твой во мне не волен!
— Остынь, Тренята, — велел князь спокойно. Несколько мгновений всё так же испытующе глядел на Бронибора, потом спросил. — А ты для чего остался в городе, Брониборе?
— А почему я должен был уходить? — тысяцкий поднял брови. — Этот город — мой! И я за него отвечаю!
— А ну как я нового тысяцкого поставлю? — Мстислав Изяславич весело прищурился. — Подчинишься?
— А слушать-то его будут? — не менее весело спросил боярин. — Тысяцкого-то твоего? Его на другой же день забудут, как звали — не полочанина-то.
А вот тут следовало и призадуматься. Мстислав озадаченно глянул на гридня и поскрёб плохо выбритый подбородок.
После полудня на вечевой площади глухо заговорило било, созывая полочан на вече.
Город вздрогнул.
Подумал.
И потёк к вечевой площади, на знакомое место. Как-то плохо верилось, что новый князь зовёт на вече только для того, чтоб учинить какую-нибудь пакость альбо безобразие. А когда увидели что на вечевой степени вместе с князем Мстиславом Изяславичем (князя признали все по бритой голове с чупруном и корзну поверх голубой ферязи) стоит и тысяцкий Полоцка Бронибор Гюрятич, народ на площади ахнул — и притих.
