— М-м, ну, тебе виднее. Ты же у нас Высочество, — вроде как согласился с парнем Ворон и, задорно подмигнув друзьям, продолжил: — Я, может, почтовую службу и не разглядел, но вот трактир заприметил. Большой такой трактир, там, наверное, и комнаты имеются для проезжающих.
— Ладно, хватит рассусоливать, — подытожил затянувшийся диалог Тай. — Солнце почти село, поехали, в трактире все и уточним, сбились мы с пути или нет. А то уже и, правда, жрать охота, — и, пришпорив своего громоздкого коня, поскакал в сторону городка.
Тот, которого назвали Виком и Высочеством, отвязал веревку, удлиняющую повод красивой кобылки, перекинул ее в руки Ворона и ринулся догонять старшего приятеля.
А Коррах не спешил.
Зачем? Он прекрасно знал, что его легконогая Красотка запросто нагонит тяжеловатых и не обладающих горячим нравом меринов. Он подошел к ней, потрепал по гриве, чмокнул в морду, приговаривая при этом всякие глупости, что-то вроде:
— Наш прынц опять обижал девочку, за поводочек дергал, плохие слова красавице говорил… — а кобылка, как будто понимая его, отвечала тихим ржанием и покачивала головой.
Вдоволь наобнимавшись, Ворон неспешно надел камзол, пояс с ножнами, плащ, перекинул через плечо лук и колчан со стрелами и, только после этого, взобрался в седло.
Красотке не надо было ничего говорить, умная лошадь и так знала, чего ждет от нее обожаемый хозяин. Только уздечка оказалась в руках Корраха, она сорвалась с места и полетела, почти не касаясь копытами камней древней дороги, полностью оправдывая ожидания от своей породистой внешности.
К трактиру они подъезжали в сумерках, именно в те волшебные минуты, так ценимые опытными магами, когда ночь, уже стоя на пороге Мира, еще не успела сделать последнего шага и накрыть все вокруг своим черным покрывалом. На западе пока еще догорает закат, бледным всполохом силясь высветить из-за горизонта почти отвоеванные у него просторы, а на востоке, уже чувствуя свою силу, ночная мгла подняла, как флаг, серебряную луну и бросила первую россыпь звезд.
От этого последнего уже не равного противостояния, прозрачный воздух густеет, становясь сизой дымкой, а звуки, даже тихие и невнятные, приобретают небывалую для них силу.
Но в этот вечер таинство магического момента и блаженное успокоение природы было нарушено громкими воплями и явно пьяным нестройным пением. Уже на подъезде к городку стало понятно, что в придорожном трактире много народа и он, народ этот, спать пока не собирается.
Друзья сначала хотели было вернуться на опушку леса, но их путешествию пошел уже шестой день, и за это время вкус бивуачной жизни успел-таки приесться. Животы их настоятельно требовали нормальной пищи, а бока — хоть какого-то подобия нормальной постели. Поэтому было решено все-таки ехать в трактир, а там уж посмотреть…
Двор, в который они свернули с дороги, был почти полностью заполнен лошадьми. Они были привязаны и к коновязи — с двух сторон от крыльца, и к фруктовым деревьям, росшим здесь же, и прямо к доскам забора.
Обнадеживало то, что голосистые пьянчуги, расположившиеся сейчас в зале трактира, по всей видимости, не собирались оставаться на ночь. Хотя… конюшня, способная вместить такое количество лошадей, вряд ли предполагалась в заведении столь маленького городишки.
Подъехав к самому крыльцу, путники стали спешиваться, оглядываясь, куда бы можно было пристроить своих коней.
Тут, откуда-то сбоку, куда не доставал свет фонарей, висевших над ступенями, из дальнего угла обширного двора вынырнул невысокий человечек и неровной прихрамывающей походкой направился к ним.
Когда он вошел в высвеченный лампами круг света и друзья смогли его разглядеть, они оторопели: он был горбат и кособок, но малый рост того был не от этих физических недостатков, по крайней мере, не полностью. Кроме горба и явно искривлённой ноги, он имел широченные плечи, развитый торс и мощные руки.
— Ты гном?! — ляпнул Ворон и тут же смутился, поняв, насколько грубо прозвучало его невольное восклицание.
— Был когда-то… — невесело усмехнулся тот, — гном, попавший под каменный обвал. Хе-хе! Вы представляете такое? Воот… меня хоть и выходили, но позору такого перенести я не смог, ушел от своих. С тех пор и живу среди людей.
— И как? Тяжело, наверное? — вступил в разговор Тай, присаживаясь на корточки, чтоб не угнетать собеседника своим ростом.
— Да я привык, чай не одну уж сотню зим мыкаюсь, — уже вполне бодро ответил ему гном. — Каждые годков тридцать перебираюсь на новое место. В основном по тихим местечкам обитаю, в большие города не хожу. Люди по таким вот деревням да городкам простые живут, необразованные, Миру не видевшие. Я в их глазах просто калека — кто пожалеет, а кто и пнет. А какого я роду-племени никто и не интересуется…
— Ты, мил человек, вот говоришь, не один век странствуешь, но ведь для вашего племени смерти подобно вдали от гор-то жить. Не думал вернуться? Родные, я думаю, обрадуются, да и позор твой давно уж забылся, наверное, — продолжал гнома сочувственно расспрашивать Тай.
— Все правильно говоришь господин, да только если уж по молодости не вернулся к своим, то уж теперь и подавно не стоит, старый я для дальних путешествий. Шестая сотня мне пошла уже.
— Ну, для гнома это не такой уж и почтенный возраст. Ты скажи, может помочь надо? Деньгами, или еще чем? — продолжал уговаривать гнома старший из путников. Чувствовалось, что судьба того затронула Тая за живое.
— Да не-е, деньги-то у меня есть, я ж работаю как-никак…
— Ну ладно, если захочешь в горы вернуться, аль еще какая помощь понадобиться, найди меня. Запомни, в Королевских Холмах погребок есть питейный «Вепрь и Козочка», что в переулке рядом с Торговой набережной. Меня там все знают как Тая Пустынника. И если спросишь меня, всегда тебе скажут, где я, и до меня донесут, что спрашивал.
— Думается мне, мил господин, что ты тож далеко от родных мест, да вот, прижился на чужбине, среди людей-то. Что ж сам не возвернёшься до дому? — спросил его гном, прищурившись, глядя на него. Тай хмыкнул на это:
— Да, вот ведь дело какое, мой-то дом гораздо дальше твоего, и я точно знаю, что меня там никто не ждет. Что мне там делать? А ты проницательный!
— Я ж ведь гном все-таки и нутро твое чувствую настоящее, господин. А остальное опыт жизненный подсказывает, — с усмешкой сказал калека и, сделав паузу, кинул коротко Ворону:
— И твое нутро тож чувствую, чернявенький господин.
Тот засмеялся, сверкнув белоснежными зубами на смуглом лице, и спросил:
— А зовут-то тебя как, чувствительный?
— Да Лошадником кличут… а бабоньки иногда жалостливо — Каличкой… — со вздохом ответил гном.
— Это не гномьи имена, а человеческие прозвища. Как раньше-то звали? — продолжал расспрашивать Корр.
— Фейрум я, из рода Сапферойских, — как о чем-то незначительном, пожав плечами, произнес свое настоящее имя тот.
— Эге! Да ты из знатных! А что ж к нам тогда — все господа, да господа…
— Привык я. Уж сколько зим конюхом простым обретаюсь. Сначала-то, конечно, кузнечным делом хотел заняться, да не смог — душа сильно болела, как за молот брался. А лошадки-то, они все ж твари живые и к добру чувствительные, с ними вот душе моей не так тоскливо и становится, — тяжко вздохнув, покачал головой гном.
Но помолчав с пол минутки, продолжил уже другим тоном:
— Ладно, господа хорошие, спасибо вам на добром слове, а теперь пора и делом заняться. Давайте коней ваших, устали они. И не извольте беспокоиться, лошадки меня любят, а я уж сам — и распрягу, и оботру, и овса отсыплю — все сделаю, — и, подхватив в каждую руку по два повода, прихрамывая, направился в тот темный угол, откуда, давеча и появился.
Пройдя пару саженей, вдруг обернулся и, притушая голос, сказал:
— Там, — кивнул головой в сторону трактира, — сегодня гуляет Мельничихин Графич, скотина он изрядная, а когда пьяный — вообще зверюга. Вы в общей зале не задерживайтесь, пройдите до дальней стены — там две комнатки отдельные имеются… — и, шаркая ногами, удалился.
