…Я был мокрый с головы до пят. И уже ничего не хотелось. Ни сопротивляться, ни разгадывать загадки. Ни бороться за Большой Заказ. Ни жить не хотелось — сесть бы, привалиться к чему-нибудь и закрыть глаза.
Он действительно не Шакал. Он — существо посерьезнее! Никогда у меня не было видений такой силы и яркости. И не лютая смерть бригадира поразила меня — бабушкин платок, разорванный на портянки…
Железный бок клетки был у самого моего лица. Руку протяни — наткнешься.
— Чего ты хочешь от меня, ты…
— Рио… Р-рио… послушай… меня.
Он отлично знал, кто я такой. На мгновение я увидел себя его глазами — каменная статуя на могиле. Идол, сминающий своим весом и могильный холм, и хрупкие кости усопшего.
— Слушай, Рио… Именно в тот день… знаешь — или нет? Именно в тот день ты переродился, ты был заклят и проклят. Вечно скитаться по дорогам… жить мечом… промышлять сталью. Спускать смерть, но с чужих рук, как собаку, — а своих не пачкать… до поры. Та, что сидит у тебя на клинке, — запрещенная смерть, если выпустишь ее, если хоть единое существо погибнет от твоей руки… мир перевернется — так сказали тебе. Мир перевернется, и сам ты умрешь. Не убивать самому… но вечно скитаться. Биться, воевать… И горе, если ослушаешься проклятия и вздумаешь… остановиться… бросить…
Я в изнеможении закрыл глаза.
Как же, пробовали. После особо удачного заказа купили домик в маленьком городе, к'Рамоль завел себе врачебный участок, Хостик нанялся к мяснику, а я…
Расплата была скорой и страшной. Покрытый язвами, смердящий, почти умирающий, я взгромоздился на лошадь, взял меч…
И на другой же день все прошло. Зажило без шрамов, и к'Рамоль клялся, что болезней таких не существует в природе.
«Заклят и проклят». Без Шакалов знаем.
— Ну и что?
Над клеткой зеленоватым заревом встала усталость. Повисела в воздухе и легла мне на плечи — ноги подогнулись, я сел. — Ри-о… Я умираю…
Я молчал. Чего-то подобного, впрочем, следовало ожидать. Уж больно нахрапист был тот его темный противник, меняющий форму. — Помоги мне, Рио… Помоги мне! А вот это новость. Чем Я могу помочь ЕМУ!
Я снова увидел себя его глазами — стальная оболочка, заключившая в себе маленького полуживого узника.
— Давно… в огне… ты воззвал к Неведомому… Пожелал силы. Сила дана тебе… взамен… за другой дар. Дар, которым ты владел по праву рождения… вспомни!
Я стиснул зубы.
Я отлично помню, что мир был другим. Была возможность думать легко и много, и думать исключительно о приятных, интересных вещах. Мысли приходили извне — и изнутри; второе было самым захватывающим, подобным полету на парусиновых крыльях. Мир тогда казался упорядоченным красивым и сложным, как узор на бабочкином крыле, как конструкция летательного аппарата, собранного собственными руками и испробованного только однажды, над озером…
Мир был цветным. Это сейчас, говоря о цвете, я имею в виду только разные оттенки серого — а тогда слово «розовый» еще не было пустым звуком. Это сейчас мои мысли текут по ровной протоптанной дорожке, по узкой норе, руки сами знают, как держать меч, каждая мышца знает свое дело, а мысли катятся, будто пустая телега, я не пытаюсь и вспомнить, каким был мир, потому что «узор на крыле» — всего лишь бессмысленные слова.
Тот, кем я был, никогда не вернется. Хотя и Шакалу ясно, как хотелось бы мне оглядеться его глазами — хоть на мгновение, хоть на минуту…
— Так чего ты хочешь от меня?!
— Оглянись.
Я оглянулся.
Он стоял в нескольких шагах от меня. За спиной его мерцал костер, и у костра мирно спал Хостик — недремлющий страж.
Высокий, с меня ростом. Лица не видно; руки скрещены на груди, на правой четыре пальца, на левой — шесть. Человекоподобный. Видимо, его искрящийся образ был всего лишь картинкой, аллегорией.
— Помоги мне, Рио. А я помогу тебе. Сниму… заклятие.
— Врешь, — пробормотал я, покрываясь холодным потом. — Не верю. Он протянул четырехпалую руку в сторону, ладонью вверх; на ладони возник огонек, маленький и желтый, как пламя свечи, и этот, который не был Шакалом, поднес огонек к лицу, я увидел крючковатый нос и длинные, узкие глаза — от переносицы до самых висков.
— Помоги мне, Рио. Подари… Он замолчал.
— Что? — спросил я механически.
— Подари… одну вещь. Я хорошо отплачу… сниму заклятие. Поверь, я могу… это сделать.
Вдалеке заухал филин. Я против своей воли вообразил — вот меня касается волшебная палочка, и я превращаюсь из железного чудища в маленького мальчика в коротких штанишках, с сачком для ловли бабочек…
Хотя нет. Я давно уже должен быть взрослым.
НЕ ВЕРЮ!
Верю… Верю! Хочу верить.
Непостижимое, могущественное существо. Да еще умирающее… Ведь он действительно умирал — теперь даже я чуял обреченность, колпаком висящую над его головой.
— Помоги мне, Рио. Подари… эту вещь. Я тебя не обману.
— У меня нет ничего, что могло бы…
— У тебя есть.
Он послал мне новое видение, и поначалу мне показалось, что он хочет, чтобы я его убил.
Секундой спустя, когда ноги сами несли меня по направлению к костру, а неслышно возникший меч примеривался к шее неподвижно сидящего Хостика, — тогда я понял, чего он хочет. И разозлился, и с силой всадил меч обратно в ножны — так, что одурманенный Хоста очнулся и обернулся на звук. Против света его глаза казались абсолютно черными:
— Рио? Ты…
Тот, кого крестьяне приняли за Шакала, действительно хотел, чтобы я убил. Но не его.
Чтобы я просто убил.
Он желал получить смерть, сидящую на моем клинке. На моем клинке, в моей руке… Вот что подразумевалось под «этой вещью»!
Зачем? Что он будет с ней делать?!
Тем временем Хостик не думал сопротивляться. Вероятно, наведенный дурман еще не рассеялся; лохматая голова моего подельщика склонилась, приглашающе подставляя шею.
Примолкли цикады. Над клеткой поднялась наконец утренняя звезда — верный знак того, что небо вот-вот побледнеет.
— Сволочь, — выдавил я, непонятно кого имея в виду. Не то Шакала, не то себя.
«Преодолей запрет, — неслышно велел тот, что стоял сейчас у меня за спиной. — Преодолей сейчас, я помогу тебе! Преступи черту, запрещающую тебе убивать, — ничего не случится, потому что я сниму с тебя заклятие. То, что высвободится после твоего удара, принадлежит мне, я заберу его и уйду, оставив тебя с твоей настоящей сущностью, цветным миром и вернувшейся памятью».
— Сволочь… — повторил я, глядя на покорно подставленную Хостикину шею:
В моей руке снова был меч. Безымянный. Бесхарактерный. У меча не может быть воли — это не сталь ищет крови, это моя рука еле сдерживается, чтобы не отделить Хостикину голову от туловища. Это не Шакал подталкивает меня под локоть, это мое собственное неудержимое желание. Освободиться…
