— Ты можешь сказать? — спросила я.
Аглая в ужасе закрыла рот руками и заверещала.
— Спокойно, успокойся, не можешь не надо, — быстро вставила я.
По щекам Аглаи пошли красные пятна, но она усилием воли подавила крик. Руки ее дрожали. Пальцем она указала мне на медведя.
— Медведь, — пытливо глядя на нее сказала я.
Аглая бешено замотала головой, мол Медведь, ты права, и указала на Машеньку.
— Машенька, в котомке, — чувствуя себя недоразвитой, сказала я.
Аглая печально покачала головой. И трясущейся рукой показала на себя, это было одно только мгновение, она тут же ударила себя по руке и сжалась в комочек, раскачиваясь и поскуливая.
Мне снова пришлось ее успокаивать. Я подсунула ей лист бумаги и карандаш.
— Можешь нарисовать?
Алгая жадно выхватила у меня из рук листок бумаги и в несколько росчерков нарисовала кастрированный мужской детородный орган. Она забралась на кровать и, обняв себя руками, продолжила раскачиваться.
— Что это… — обратилась я к Аглае, но она только запуганно смотрела на кубики.
Я посмотрела на ван Чеха, он как будто был не здесь, о чем-то размышлял глядя на картину. Обернувшись к Аглае обратно, я обнаружила, что она уснула, в той же позе, что и была. Я подошла, чтобы положить ее.
— Не трогай, проснется! — опередил меня доктор ван Чех.
Мы вышли из палаты, он сделал мне жест следовать за ним. Мы пришли в ординаторскую.
— Я в шоке, — радовался ван Чех, как ребенок, он ухнул в кресло и мило уставился на меня.
— Что такого?
— Нет, это надо было умудриться запустить ей в лоб кубиком.
— Мне стало обидно.
Ван Чех зашелся басистым смехом, откинув голову назад.
— Уговорила, я больше не буду тебя обижать, а то еще чем по-тяжелее кубика запустишь, — утирал слезы доктор.
— Но результат то был?
— Два варианта, как сносить дом. Выселять людей и не выселять. Вот ты туда тротил подложила и взорвала. Хотя ее реакции мне очень много объяснили.
— А я вообще ничего не поняла.
— Ну, не мудрено, мала еще такие вещи понимать. В картах этого нет, но я четко помню, что ее сдали сюда родные и никто к ней не приходит. Я говорил с родней, они рассказывали, что Аглая поехала презентовать свою книгу, с перезентации приехала молчаливая, часто плакала, замкнулась в себе, бросила своего молодого человека, с которым вроде как все серьезно было. По ночам стали мучить кошмары, а потом она просто взяла коробку с кубиками и стала выкладывать одну и ту же картинку…
— Как машеньку уносит медведь… — продолжила я.
— Ты знала, — мрачно отозвался ван Чех и продолжил, — она складывала ее снова и снова. С каждым разом все больше путалась.
После чего они сдали ее к нам и не парились больше. Вот такая печальная история. Истории сумасшествия вообще редко бывают веселыми, — ответил мне доктор на мой печальный взгляд, — и жалеть ее не надо. Мне вот тут запросик на нее пришел вчера.
Ван Чех передал мне листочек, где были изложены обстотельства одного весьма щекотливого дела, предполагалось, что наша Аглая потерпевшая, точнее обвиняемая в превышении самообороны.
— Там психологический портрет прилагается. С рассказов родственников похоже, но… сейчас мне все понятно.
— Но тут же такая… мерзость.
— Мерзость, согласен, ты тоже от этого не застрахована. И Машенька и медведь мне тут понятны и рисунок тоже. И оральная агрессия тоже вроде бы вписывается.
— То есть получается ее украли, и…
— Да, — мрачно ответил ван Чех и сверкнул глазами яростно и злобно, — Но она молодец, находчива… Но вот теперь здесь, хотя это лучше, чем смерть, от разных неприятных лап. В конце концов, надо смотреть вперед и не останавливаться на прошлом. Она, кажется, теперь сичтает себя виноватой. Жертва всегда проникается симпатией к мучителю, может тут и влечение было. Естественно теперь Аглая себя винит, надо бы объяснить ей, что по чем и, думаю, тебе это удасться. А все потому, что ты девушка. Я даже приходить к вам не буду. Ей теперь еще долго мужчин бояться.
Главное внимай, Бри, чтобы она не стала клиниться в обратную сторону… Нам слабые на кое-что тоже не нужны.
— А так может быть?
— Все может быть. Пойдем дальше? Сегодня еще лауреат твой.
— А может быть позже?
— Когда позже? Ночью? Виктор не поймет.
— Я думала позвонить, чтобы Виктор привез мне ноутбук и мы бы начали терапию с Серцетом.
— Наш фантастический друг обойдется денек, — хмыкнул ван Чех.
— Тогда можно я завтра к нему пойду?
— Дорогая моя, — задушевно начал ван Чех, — ты сама составляла себе расписание, кто тебя за язык тянул.
— Но я не знала, что мне придет в голову эта мысль… Точнее, что Виктор мне ее подскажет.
— Ах, тут еще и Виктор замешан! — зааплодировал ван Чех, впрочем вполне скептически, — А я то думал, откуда в этой прекрасной головке такие чудовищные идеи. Не знала она… Не знала, — ворчал доктор, — А что ты вообще знала? Ты должна была надеяться, — нежно протянул он, — что эта мысль тебя посетит.
— Простите великодушно, — огрызнулась я.
— Прощаю, — смилостивился великолепнейший мой наставник, — Ладно не рыдай, поменяй с бухгалтером кого-нибудь местами.
Я посмотрела на свое расписание. Хрен редьки не слаще, что Британия, что Маус, специально их спихнула на один день, чтобы не иметь счастье растягивать общение с ними на всю неделю. Выходило не миновать мне чаши сией. Но пойду я к дер Гертхе, а что буду с ним делать? Идей у меня нет. Раз идей все равно больше никаких, пойдем по алфавиту.
— К Британии, — тихо сказала я.
Ван Чех сморщился, как урюк и недовольно выдал:
— Никого приятнее выбрать естественно не могла.
— А у меня прямо выбор есть.
— Ну, вообще-то теперь уже нет, потому что я так сказал, мучайся теперь с ними сама.
Он резко встал и как-то героически выставил свой роскошный нос. Профиль его был во истину великолепен — хоть на монетах чекань. Мелкая такая монетка Чеховка будет.
— Доктор, а в никогда не хотели запечатлеться в меди?
— Ты так низко меня ценишь, — печально вздохнул ван Чех, будто прочитав мои мысли, — не сиди! Поднимайся! Я тоже не хочу к ней идти! А меня еще и алкоголики ждут!
— Бедный, вы, бедный! — фыркнула я.
— Бедный, я, бедный! — радостно согласился ван Чех.
Мы мигом оказались возле палаты Британии. У меня в глазах задвоилось. В палате их было две, обе прекрасные, брюнетки с матово-бледной кожей и перкрасными мягкими глазами. Они одинаково обернулись к нам и одинаково же улыбулись. Потом я уловила, кто из них настоящая Британия, та, что улыбалась светски, только с видимостью доброжелательности, хотя и с хорошо деланой видимостью. Вторая кротко и очень ласково улыбнулась мне и чуть виновато доктору.
