— Иди сюда!
Гобзиков крикнул. Как мог. Хрипло и страшно.
— Иди сюда, сволочь! — Гобзиков уже заорал, и в горле забулькал лед. — Иди! Иди!
И шагнул навстречу зверю. До того оставалось несколько шагов, но Гобзиков шагнул.
— Сюда! — уже зарычал он. — Сюда, сволочь! Иди сюда, беломордая тварь! Ко мне!
Медведь остановился.
— Ко мне!
Медведь не двигался.
— Получается… — прошептал Кипчак. — Давай, гони его. Гони!
— Пошел вон! — плюнул Гобзиков. — Вон отсюда!
Он даже подпрыгнул, даже взмахнул ножом. Медведь попятился. Другие, те, что заходили по периметру, тоже остановились и тоже принялись пятиться.
Гобзиков наступал. Он продолжал орать, вопить, пинать снег, размахивать кулаками, плеваться, ругаться и щелкать зубами.
Медведи пятились.
— Гадины! Я вам глаза выгрызу!
Гобзиков разъярился настолько, что даже попробовал побежать.
Медведь замер.
— Убью скотину!
Медведь поглядел чуть вверх, развернулся и, поджав куцый смешной хвост, коротким галопом поскакал прочь.
— Так! — Гобзиков снова подпрыгнул. — Так! Так!
Швырнул вдогонку нож… Конечно же, не попал.
Ему было хорошо. Он чувствовал себя большим, сильным и серьезным. Способным отвечать за себя и за свои поступки, способным подставить крепкое плечо, защитить. Настоящим.
— Круто, — сказал кто-то за спиной.
Гобзиков перестал прыгать.
Голос вроде знакомый. Но этого голоса не могло быть здесь. Вражеский голос…
Гобзиков резко обернулся и чуть не упал.
На снегу сидел дракон.
Самый настоящий, как из мультиков. Дракон перебирал лапами и юлил хвостом. Возле него стоял тот самый тип, который снял его с гагаринской ракеты, а потом стрелял из револьвера по медведям. В белом полушубке. Другого, того, кто выстрелил в Лару из арбалета, видно не было. Гобзиков отметил это и тут же забыл, потому что смотрел на дракона. И только на него.
Дракон был велик и прекрасен. Именно таким себе Гобзиков его и представлял. Быстрым, сильным и смертоносным, состоящим из острых углов, ломаных линий, сплетенным из блеска и ярости, отлитым из небесного света.
Гобзиков смотрел и понимал, что не зря так рвался в Страну Мечты.
Опасность, голод, мороз, снова опасность — все ерунда. Сюда стоило пробираться только ради того, чтобы увидеть дракона. Гобзиков забыл про Лару, забыл про Кипчака, забыл про все. Смотрел.
Стрелок перехватил взгляд, усмехнулся.
— Нравится?
Гобзиков кивнул.
— Его зовут Хорив.
При слове «Хорив» дракон повел ушами и фыркнул.
— Дракон… — наконец прошептал Гобзиков.
— Горын, — поправил стрелок. — Мы их так зовем.
— Он… он настоящий?
— Самый что ни на есть. Он настоящей нас. Птица войны.
Птица войны…
Но была в этом драконе какая-то маленькая несуразность, что-то смешное. Что именно, Гобзиков сразу не уловил, а только заметил. Деталь, из-за которой дракон, несмотря на весь грозный шипасто-зубастый антураж, выглядел мило. Как-то по-домашнему, как-то тепло.
У него были слишком большие лапы по отношению к остальному телу. Такие лапы бывают…
Гобзиков хихикнул. А потом стал смеяться. Потому что понял: перед ним щенок. Настоящий щенок. А почему и нет, собственно? Драконы ведь тоже не сразу большими получаются. Они растут, взрослеют и наверняка при взрослении проходят щенячью стадию.
Дракон щенячьего возраста. И почему-то белый.
Белый щенок.
В подтверждение догадки Гобзикова дракон попробовал почесать задней лапой бок, потерял равновесие и чуть не упал. А затем сразу принял слишком строгий, какой-то официальный вид и даже для острастки щелкнул зубами.
— Ну-ну, — строго глянул на него стрелок, — ведем себя нормально. Чего смеешься?
Гобзиков не смог ответить, все смеялся. Парень с револьверами оглядел себя и даже оглянулся. Увидел Кипчака. Кивнул ему.
Кипчак оловянно кивнул в ответ.
— Кипчак, дружочек, — как-то чересчур ласково сказал стрелок, — а к тебе у меня особый разговор.
Кипчак кивнул точно так же оловянно. Будто из глубины самого себя. Гобзиков даже подумал, что Кичак, несмотря на всю свою внутреннюю бешеную энергию, все-таки обморозился.
Стрелок укоризненно покачал головой и подошел к саням, на которых лежала Лара. Откинул дерюгу, долго смотрел Ларе в лицо. Ну дальше все по порядку: пощупал пульс, проверил дыхание, накрыл обратно.
Кипчак, кажется, немного оттаял и теперь глядел на стрелка с брызжущей восторженностью, открыв рот и опустив уши. Стрелок заметил и опять перешел на строгий тон:
— Кипчак, ты зачем мне памятники ставишь?
Кипчак не сумел ответить.
— Ладно, — махнул рукой стрелок, — потом с тобой разберусь.
Повернулся к Гобзикову:
— А ты вояка… Надо же, медведя чуть не загрыз голыми руками… или голыми зубами, не знаю, как лучше сказать…
— Да… — растерянно кивнул Гобзиков. — Да уж…
Он все смотрел на дракона. А дракон смотрел на него. И Гобзиков заметил, что у Хорива разные глаза. Один синий, другой зеленый.
— Разные… — прошептал он. — Разные…
— Нам не стоит тут задерживаться, — поглядел стрелок в сторону скрытого за тучей города, — погода может испортиться. Тогда будет сложно… Лучше нам лететь. Тебя как зовут-то, герой?
— Что? — Гобзиков с трудом оторвал взгляд от дракона.
— Зовут как?
— Гобзиков.
— Чего?
— Егор. Меня зовут Егор.
— Егор, — повторил стрелок. Легко поднял на руки Лару и направился к дракону. — Ты не стой, Егор, ты собирайся.
Белый полушубок остановился, поглядел на дракона:
— Хорив, просемафорь птеродактилям, будь другом…
Разноглазый дракон задрал голову, выпустил в небо огненную струю. Гобзиков почувствовал, что стало теплее, тоже задрал голову. Прямо над ним, раскинув остроуглые крылья, висели еще два дракона. Тоже белые.
А еще Гобзиков увидел, как Кипчак сидит на снегу и зачем-то дергает себя за уши. Но это уже краем глаза.
Глава 24
Универсальная каша
Вот какой я. Скромный герой запредельного мира, великий воин, лишенный жалости, лишенный страха…
Гобзиков что-то сказал, перебив мои мысли. Я не услышал.
— Что?
— Лара не просыпается. — Гобзиков поглядел в сторону Лары, лежащей под пледом на сдвинутых седлах.
— Проснется, — успокоил я. — Снотворное мощное, им кого хочешь можно усыпить, хоть бронтозавра.
— Может, нашатырем попробовать, а?
— У тебя есть нашатырь?
— Нету… А может, водой?
Этот Гобзиков меня забодал. Он бодал меня целый день, с тех самых пор, как я проснулся. От Лары он не отходил. Спрашивал, не умерла ли, не запал ли у нее язык, не повредится ли мозг от длительного сна — а вдруг в нем произойдут необратимые изменения, и потом она никого не узнает…
