Архимаг просто взвился:
— Ах ты, поганка! Язык как помело! Молчала бы, можно было еще подумать, как тебе помочь. А теперь получишь по полной. Не надейся, против меня Совет не пойдет. Я-то ее пожалел, хотел из-под удара вывести… Ранульфа вон послал, чтобы забрал гадюку. Что бы он тебе сделал, мерзавке? Ты же не девушка. Убыло бы от тебя разок-другой с ним переспать? Зато была бы уже в своей Элидиане или где еще живая и здоровая. Мы бы тебе даже денег отсыпали.
Это он мне так пытался помочь? Юморист дяденька. Да на этого Ранульфа глянешь — и с катушек долой. Или у нашего Эбенезера привычка любиться с вивернами и каменными горгульями? Тогда понятно, почему он не видит в сексе с Ранульфом ничего страшного.
Но, выходит, вся эта петрушка не против меня лично, а против Гиаллена? Или Кориолан хотел одним ударом сразу всех мух прихлопнуть? Меня скомпрометировать и удалить, Ала подставить и ликвидировать, или подчинить, по прошлому сценарию. Нет, второй раз тот же самый темный обряд с тем же объектом не проведешь, ибо последствия непредсказуемые. Значит, его уже списали. А все это возвращение духа в тело — красивая инсценировка для любимого сыночка. Мол, я хороший, твоего кумира вернул к жизни и твою девочку спас, но извини, она шлюхой оказалась, а Гиаллен слабаком… Ничего не поделаешь, судьба.
А Юс… Он, конечно, папаше поверит, все-таки отец. Не стоит сбрасывать со счетов родственные чувства.
Только вот ведьму в своем плане Кориолан не учел. Обидел он ее кровно, а они могут сто лет к мести готовиться, а потом, когда уже и сам забудешь, ударить, откуда не ждешь. Вообще, как мне кажется, Кориолан недооценивает женщин, считает их за пешки, расходный материал. Зря он это, ох, зря…
— Эй, что молчишь? Жалеешь, что хвостом крутила?
А? Что? О чем это он? Я за своими мыслями совсем об Эбенезере забыла, а он никуда не делся. Тут сидит, на меня любуется. И очень зол, что я в себя ушла. Ладно, обратим на него внимание. Но на покорность и жалобы пусть не рассчитывает.
— Знаешь, что, дяденька? Сам со своим Ранульфом трахайся. Глядишь, тебе и понравится, если выживешь, конечно.
Что со мной? Всю жизнь тишком да молчком, обходя острые углы и стараясь никого не задеть… А тут меня несло. Как будто открылась клетка и что-то вырвалось из нее на свободу. Никого не боюсь. А этого гнома бородатого — в последнюю очередь.
Эбенезер почуял мой настрой и засобирался:
— Посмотрим, что ты на суде запоешь, если до него доживешь! Всем твоим словам будет гаст цена в базарный день: свидетелей у тебя нет и быть не может, а знаки черного колдовства в твоей квартире присутствуют. Этого хватит, чтобы тебя приговорить.
Тут я решила зайти с козырного туза.
— А не боитесь, а? Приговаривать невинного, оно чревато. Мое право отменить Вы не посмеете.
Старый хрен зашипел гадюкой:
— Это ты на что намекаешь? На проклятие свое? И кого же ты назовешь как проклинаемого?
Я сделала вид, что задумалась.
— Кого же мне назвать? Вас, архимаг Эбенезер? Или лорда Кориолана? Или господина Ригодона? Или Магический Совет Валариэтана? Ведь имя — это еще и название, не так ли? Персениус в свое время создал отличный прецедент.
Вот тут из Эбенезера поперла злоба, если бы в камере можно было магичить, испепелил бы меня на месте. Но, к счастью, ограничение налагалось не только на заключенных. А я вдруг этак отстраненно подумала, не поторопилась ли с объявлением войны. До суда еще дожить надо.
Так и не ответив на мою реплику, архимаг выскочил в коридор и чуть ли не бегом удалился. Небось, Кориолану поскакал докладывать.
Я улеглась на свой топчан и пару часов провела в размышлениях, почему такое благородное занятие как целительство, не накладывает своего отпечатка на магов, им занимающихся. Деревенские ведьмы добрее, честнее и милосерднее, хотя народ им всяческие злые помыслы и намерения приписывает. А тут что Эбенезер, хоть и прикидывается добреньким дедушкой, что Авентил… Ладно, простим второму мое лечение за то, что не дал прикончить Ала. Еще какие-то крохи совести и сострадания у парня остались. Но если и дальше будет тут подвизаться, все атрофируется. Начальство приложит к этому все усилия.
Главное, чтобы оно для отправке меня на тот свет свою творческую натуру не приспособило. А то с Эбенезера станется.
Мелисента, не зря ты компромат на тюремщика записывала. Зуб даю, именно он неугодных устраняет. Иначе как он мог так долго тут задержаться, если только ленивый на него жалобы не писал? Времени нет совсем, так что завтра же выдвину обвинение. Главное, чтобы Игерран опять присутствовал на допросе. А если меня больше не будут допрашивать?
Это вряд ли. В любом случае Игерран завтра придет, вот с ним и посоветуюсь. Да, не забыть нарисовать антикрысин. Можно добавить пару элементов, и крысы пойдут штурмовать дядюшку Рогуса вместо меня. Или лучше пусть они сдохнут?
Решив, что Рогуса я и так достану, крыс решила поморить. Нечего им делать в благоустроенной тюрьме. Нарисовала на полу у входа магический квадрат, заполнила его и с чистой совестью легла спать. Теперь если хоть одна крыса на него ступит — все передохнут, ни одной в радиусе двадцати локтей не останется.
Ночью я слышала сквозь сон топот, лязг и писк, но не проснулась. Утром в моей камере валялись три дохлых крысы. А я молодец!
Вместо давешнего урода завтрак мне принес первый тюремщик. Увидел крыс и обалдел:
— Мистрис, как тебе это удалось? Здесь же нельзя применять боевые заклятья?
— Зато бытовые можно.
Он похлопал глазами недоверчиво, затем оставил мне миску каши с маслом, кружку молока и шикарный бутерброд с ветчиной. Вкуснятина!
Крыс забрал, загнав веником на совок. Удивительно, но этот тюремщик не боялся нарушить правило: не заходить в камеру без сопровождения. В мое сердце толкнулось очень нехорошее чувство. Злого я сумею обезвредить, а если добрый окажется засланцем? Что делать? Отказаться от вкусной еды? В нее легко подсыпать яд. А если он действительно хороший мужик, то почему я должна отказываться от нормального питания в угоду паранойе?
Да, дилемма. А главное, посоветоваться толком не с кем. Не к Игеррану же с этим идти, а Ал мне в тюремных делах не помощник.
Стоило мне допить молоко, как пришел конвой. На этот раз Астралон не стал меня морить голодом и жаждой, или тюремщик поднял меня пораньше и накормил по доброте душевной?
Наверное все же тюремщик. Мое выспавшееся и сытое лицо не вызвало у следователя положительных эмоций: при виде меня он изобразил нечто холодно-презрительное. Игерран уже сидел на своем стуле в углу и радостно улыбался. Не знаю, чему он так радуется, а вот я сейчас его озадачу.
