Он поддержал ее и, взяв за плечи, отвернул от меня. Лицо у Жильбера было такое, будто он всеми силами пытался что-то осмыслить.
— Отведи их к шлюпке, — распорядился герцог, обратившись к Винсентио. — Пусть отплывут. Наблюдай за шлюпкой, пока она не скроется из глаз.
Винсентио кивнул, и его отряд сомкнулся, скрыв от меня моих товарищей.
Собственно, я даже не сумел бросить на них прощальный взгляд. Герцог взял меня под локоть и повел по перекидному мосту в замок.
— Ну, пошли, — сказал он, — приступим к Испытанию.
— Конечно, — отозвался я, чувствуя, как весь немею. Ну что ж, по крайней мере в голосе герцога не было злорадства. На мой взгляд, это означало, что он не садист — стало быть, могло бы быть и хуже.
Могло ли?
В тот самый миг, когда мы миновали широкие ворота и вошли во двор замка, в стороне мелькнула тень, и мне показалось, что это фигурка Гремлина, но я понадеялся, что ошибся. Гораздо больше мне хотелось бы, чтобы сейчас он был рядом с Анжеликой и всеми остальными. Мне-то он вряд ли чем поможет, а вот товарищей, пожалуй, смог бы уберечь от плена.
Но все равно было немного приятно сознавать, что я не одинок.
И потом, что же за Испытание мне все-таки предстояло? Я на ходу поглядывал на герцога, на его астрологическую мантию, змееобразный посох. Как пить дать черная магия не забрала его целиком на свою сторону. Может быть, он и пользовался какими-то ее приемами, но пока не отдался ей весь, без остатка. Играл в древнюю, как мир, игру. Думал получить от Дьявола все, что хочет, ничего ему не отдавая.
Я резко остановился, потрясенный до глубины души.
А я сам разве не этим занимался?
Да нет, нет, конечно. Должна быть разница. Определенно, должна.
Да, вот она в чем: я не пытался воспользоваться силой Дьявола. Да и Божьей силой не пытался, если уж на то пошло. Правда, последнее у меня получалось не слишком успешно. Все-таки одного-другого святого я на помощь призывал и время от времени обращался с молитвой ко Всевышнему. Так что эквилибрист в этом плане из меня получился никудышный. Возможно, герцог меня в этом превзошел?
А может быть, он никакой не эквилибрист, а добрый волшебник, который просто нацепил на себя символы черной магии?
И они его, эти символы, сильно искушали. Ну, очень сильно.
* * *
Герцог отвел меня к одной из бойниц, чтобы я своими глазами увидел отплывающую лодку. Правда, я с огромным трудом разглядел в лодке черные точки — головы моих друзей, но все же разглядел. Герцог, как ни крути, оказался верен своему слову. Друзья мои были целы и невредимы.
— А теперь пошли, — проговорил герцог и повел меня вниз по лестнице.
Вниз, вниз, вниз...
Мы миновали темницы, спустились еще ниже и наконец остановились в круге света, отбрасываемого факелом. Прямо перед нами на полу лежала каменная плита — высотой мне до колена, длиной в шесть футов и шириной в четыре. Я со страхом посмотрел на плиту и решил, что для алтаря она слишком низка. Этой мыслью я себя и тешил, покуда крестьяне снимали с меня рубаху и привязывали к плите.
Герцог стукнул посохом по полу. Звук от удара получился оглушительным, совершенно не отвечающим размерам посоха. Затем он поднял посох над головой и принялся вертеть им и что-то выкрикивать. Постепенно его восклицания приобрели определенный ритм и перешли в песнопение. Я сдвинул брови, сосредоточился... Мне надо было понять, о чем эта песнь. Но языка, на котором распевал герцог, я прежде не слышал. Какой-то древний язык, чем-то напоминающий латынь.
Латынь! Стоило мне понять это, и я тут же начал различать отдельные слоги и слова. Вот прозвучало слово «солнце», потом — «жара», а ведь в этом был смысл... а потом последовало слово «вода» или производное от него. А потом число пять! А после него — что? Слово «дни», что ли? Но при чем тут отрицательная частица? При чем?
Герцог завершил песнопение, вновь ударил по полу посохом, и его прислужники-крестьяне повторили куплет. Стены подземелья сотрясались от их голосов. А патом они умолкли, и стало тихо-тихо. Герцог выкрикнул последнюю строчку, постукивая в такт посохом.
На последнем ударе камни подземелья ответили взрывом, полыхнул ослепительный белый свет. Он рос, расползался, заполнял темницу...
То было солнце.
Я зажмурил глаза, но даже сквозь закрытые веки видел пляшущие круги и точки. Я дал глазам свыкнуться с алым свечением и чуть-чуть приоткрыл их.
Я по-прежнему был привязан к плите, однако кругом на многие мили простирались пески. Жара волнами наплывала на меня. Небо казалось мне начищенной до блеска монетой, бьющей по глазам безжалостной синевой. На небе — ни облачка. Пекло стояло такое, будто меня поджаривали в духовке. Мог поклясться — я чувствовал, как подо мной греется камень. Я весь покрылся потом.
И тут неожиданно до меня дошел смысл произнесенных герцогом слов «пять дней». Мне суждено было пробыть пять дней привязанным к этому камню. Пять дней! Сто двадцать часов! А отрицательная частица относилась к воде.
В страхе я понял, что Фриссон был прав. Хочешь не хочешь, а надо мне было самому творить чудеса. Как это ни называй — жизнью ли по законам галлюцинации, или добровольной сдачей... словом, как угодно... но только я должен был сотворить чудо. Сотворить или умереть.
И при этом желательно не привлекать на помощь ни алые, ни добрые силы.
Я попытался припомнить какой-нибудь стишок, с помощью которого можно было бы усмирить мои потовыделительные железы. Мне ведь надо было экономить каждую унцию воды, хранившейся в моем теле. Но тут я вспомнил, что если не буду потеть, то сдохну за час.
Решения нужны, решения!
Предстоял очень долгий день.
* * *
То есть это я решил, что день будет долгий. Между тем солнце стояло чертовски близко к зениту. Язык мой превратился в кусок высохшей дубленой кожи — кожи, на которой уже можно было бы писать стишки. Сколько же времени прошло? Час? Или меньше?
Какая разница? Все равно мне не дожить до конца дня. А потом еще не меньше суток мое тело будет тут валяться. Нужна вода или какой-то напиток. Чего бы я только сейчас не отдал за колу...
Ого! Ну, правильно. Надо было вспомнить рекламные стишки? Ну-ка, ну-ка...
Разве их забудешь?
Да, но смогу ли я их произнести, вот вопрос!
Я попробовал разжать губы и обнаружил, что не могу. Я отчаянно надувал щеки, пытаясь выжать хоть каплю слюны, но ничего не получалось. Страх сковывал меня все сильнее, но я прогонял его и продолжал надувать и сдувать щеки...
Вдруг резкая боль пронзила нижнюю губу. Вот черт! Она треснула. Я почувствовал вкус крови...
Кровь.
Это же жидкость!
Я придвинул кончик распухшего языка как можно ближе к губам, изо всех сил надавил... губы разжались. Я вдохнул поглубже...
