В долине, совсем недалеко от того места, где мы выбрались из ущелья, стоял типи. Или вигвам. А, в общем, большая, длинная палатка, крытая бизоньими шкурами. Из отверстия в крыше валил синий дым.
Когда мы подошли к палатке на расстояние крика, Иамен приложил руки ко рту и заорал: «Оззи, старая сволочь, это мы, Ингве и я. Не плюйся в нас паутиной» И добавил что-то на незнакомом мне наречии, то ли дакота, то ли сиу. Плеваться в нас паутиной не стали.
Иамен откинул полог и пропустил меня вперед. В вигваме было дымно. Вдоль стен тянулись то ли нары, то ли лежанки, крытые волчьими шкурами. Еще больше шкур свисало с потолка, перемежаясь пучками сухих трав и кореньев. На одной из лежанок валялись лук, колчан со стрелами и древний, но тщательно отполированный мушкет. Волчьи шкуры настороженно косились на меня пустыми дырами глаз. В центре палатки, в сложенном из покрытых копотью камней очаге, горел небольшой костерок. У костерка сидел уже знакомый мне маленький индеец, и здесь не расставшийся с желтым цилиндром.
Увидев Иамена, он вскочил и приветствовал некроманта вежливым поднятием шляпы. На меня паучара даже не посмотрел. Они с Иаменом отошли в угол палатки и принялись вполголоса о чем-то совещаться. Я не прислушивался. Я шлепнулся на земляной пол у костерка и закрыл глаза. С левым, впрочем, вышла незадачка: поврежденное веко никак до конца на глаз не натягивалось, и пришлось мне прикрыть лицо руками. От дыма и сильного травяного запаха кружилась голова.
Когда я вновь огляделся, оказалось, что Иамен сидит рядом со мной в своей обычной позе, подогнув колени. Паучара возился под потолком, сплетая какую-то сложную сетку.
— Тут-то нас и съедят, — мрачно сказал я, ни к кому особенно не обращаясь.
— Это вряд ли, — отозвался Иамен. — Вы спали? Спите дальше.
Но спать мне как-то резко расхотелось. Между тем паук сполз вниз и подбросил в костер трав, отчего дым позеленел, погустел и, вместо того чтобы подниматься ровным столбом в отверстие, стал растекаться над полом палатки. Оззи ему еще и помогал: достал откуда-то опахало, сделанного из койотьего хвоста, и погнал дым ко мне. И снова принялся бормотать. Я вяло прислушивался к его пришептыванию, не понимая ни слова. Наконец манипуляции с хвостом койота индейцу надоели. Паук Оззи бросил метелку на пол и обиженно заявил:
— Он не засыпает.
— А что, я должен? — угрюмо поинтересовался я.
— К сожалению, да.
Это уже заговорил Иамен.
— Иначе не совершить перехода.
От жары в палатке я потел, под мышками чесалось, и спать не хотелось совершенно.
— Ну спойте мне колыбельную. Только, чур, не про Грега — некромантских штучек мне на всю оставшуюся жизнь хватит.
Иамен усмехнулся. Помолчал. От дыма щипало глаза, особенно левый. Хорошо, что некромант устроился справа — нагляделся я на него за прошедшие дни более чем достаточно.
— Вот что. Вы, кажется, любите стихи?
— Не ваши.
— К сожалению, других не имеется. Слушайте внимательно мой голос.
Я и рад был бы не слушать — но, в отличие от моей, декламация некроманта прислушаться заставляла. Он говорил одновременно напевно и четко, подчиняя слова неспешному ритму:
Из тех Тегеранов, где небо одно,
Где вода превращается богом в вино,
Мой летучий кораблик, лети не спеша,
Как летит разделенная с телом душа.
От равнин, где бетон напирает на сталь,
Где хрустит под ногами оконный хрусталь,
Мой кораблик летучий, лети на заре,
Как кричащие птицы на юг в октябре.
Ведьмы, черти и оводы, духи земли,
Мой кораблик летучий поймать не смогли.
Сквозь осенних расплаканных туч пелену,
Сквозь разбившую слезы о камень волну,
Сквозь долину теней, не замысливших зла,
Сквозь прозрачных и призрачных церкв купола,
Мой кораблик летучий, поребриком дня
Улетай, оставляя за бортом меня…
Последние строки прозвучали уже во сне.
Приснилось мне странное.
Мы с Иаменом стояли на крыше будапештского дома. Перед нами катила черные воды река. За рекой простиралась серая пустошь, заросшая серебристыми метелками травы. Время дня я определить не мог: то ли рассветные, то ли закатные сумерки. Полусвет.
На равнине выстроились друг напротив друга две армии. По составу они ничем не отличались: и в той, и в другой были люди, и карлики, и великаны, и живые, и мертвые. В пустом пространстве между изготовившимися к бою армиями тянулось к небу одинокое дерево. Высохший ствол, безлистые ветки, отслаивающаяся кора. Возможно, это был ясень. На ветвях ясеня, слева и справа, сидело по черному жирному ворону. Правого ворона звали Хугин. Левого — Мунин. Обе птицы голодно поглядывали вниз. У корней ясеня валялось чье-то облаченное в доспехи тело. Неведомо откуда, я знал, что труп, скорая воронья пища, принадлежит одному из нас. Либо это был Иамен. Либо я. Всматриваться получше мне не хотелось.
Над равниной глухо протрубил рог, и со скрежетом многих сочлений и звоном металла армии двинулись друг на друга. Я обернулся к некроманту.
Тот стоял, заложив руки за спину. Заметив, что я смотрю на него, Иамен сказал:
— Еще со времен Столетней войны полководцы поняли, что не стоит соваться в первые ряды атакующих армий.
Вместо того, чтобы ответить что-то разумное, я уставился вверх. Над пустошью, полем скорой и кровавой битвы, висел Марс. Правым глазом я видел мертвую красноватую поверхность планеты, изрытую метеоритными кратерами. Глазом левым: бородатого мужика в тунике, с коротким мечом гладиус. Вдоволь насладившись зрелищем, я сказал с идиотской убежденностью в голосе:
— Марс — это не мертвая планета и тем более не мужик в тунике и с мечом. Марс — это орехи, карамель и толстый, толстый, охуительно толстый слой шоколада.
Иамен задумчиво на меня посмотрел, будто осмысляя новую информацию. Только тут я заметил, что он обряжен в черные рыцарские доспехи, сапоги со шпорами, а за плечами его красивыми складками падает черный бархатынй плащ. Заломив бровь, некромант наконец ответил:
— Вы в этом твердо уверены?
— Абсолютно.
И тут, видимо, в качестве прощального привета от душки-Эрлика, что-то здорово звездануло меня по затылку.
Знакомый голос издевательски процедил:
— Толстый, толстый, охуительно толстый слой шоколада? Ингве, вы не перестаете меня удивлять.
