— Отказываешься? — не поверил собственным ушам Гордей, бледнея от ярости и унижения. — Да как ты смеешь отказываться ты…
Он не успел сказать и слова оскорбления. Биргер вывернул боярину руку, так что суставы того отчаянно захрустели, а сам Гордей переломился в поклоне и вытащил его из комнаты, передавая на руки Мертводелам. Какое-то время из коридора слышались отдаляющиеся гневные крики боярина, которого из уважения к статусу не стали избивать, награждая лишь предупредительными тычками.
Дракон в это время рассматривал карту. Недовольный стоящей в комнате полутьмой, он взмахом руки возжег все светильники и удовлетворенно кивнул.
Выполненная с большой точностью и искусством карта несла на себе не только изображения, но еще и краткие комментарии, указывающие на численности войск в детинцах и крупных городах, на опасные участки дорог. Отдельные места на ней были выделены красным цветом. На большинстве из них стояли выточенные из дерева фигурки. Раскинувший крылья получеловек-полудракон на севере. Квадратный от навешанной на нем брони бородатый воин со вскинутым топором с востока.
Снова отворилась дверь, и в комнату вошел Биргер:
— Ругался паршивец. Что прикажете с ним делать?
С толикой удивления Дракон отнял глаза от карты и посмотрел на помощника:
— Сказал же. Отпустить. Пускай едет. Знаешь, дружище, больше всего я люблю лжецов с высокими моральными и религиозными ценностями. В итоге они врут убедительнее всех, ведь в первую очередь врут самим себе, а остальным уже потом. Скажи лучше, сколько времени я проспал и как там гарнизон?
— Вы проспали пять часов. Крепость полностью освоена. Войско готово двигаться дальше. Мои парни полны решимости свернуть горы после вчерашней победы.
Волчья Пасть штурмовалась по совершенно новым, незнакомым Мертводелам и остаткам Тощих Паяцев правилам.
Прикрытые заклинаниями отряды подошли к крепости вплотную. От посторонних глаз их также защищала грозовая туча, вызванная новыми учениками Дракона. Они же опустили разводной мост, заклинив механизм. Грай и сам мог бы сделать это, но он знал, что новобранцев нужно как можно скорее втянуть в дело. Пока что без крови. Так, лишь малость помогая. Давая понять, что они сами сделали выбор. Не дать им прийти в себя и засомневаться. В этом отлично помогал Люторад, со своей бешеной энергией, ставший среди дезорганизованных и перепуганных птенцов лидером. Сам Грай принял участие в бою, одним заклятием уничтоживший почти полторы сотни защитников и обеспечивший для своих воинов почти бескровную победу. Остатки гарнизона сдались в плен. А победителям строго-настрого было запрещено расслабляться и праздновать. Их было всего восемьсот человек. Прочие остались в Танцевальне, даже не ведая, что на уме у их вожака.
— И все же, мой Дракон, дозвольте спросить. Почему вы отказались от его помощи? Почему бы нельзя было пообещать, а потом…
Биргер осекся под насмешливым холодным взглядом Дракона:
— Потому что так южане останутся чистенькими. А мне нужно, чтобы их считали предателями. Кроме того я не собираюсь штурмовать столицу. Меня больше интересует Кремень-град. А Росволод будет участвовать в этой войне на моей стороне. Просто еще не знает об этом. Как и его сын.
Грай криво улыбнулся и быстрым движением передвинул на прочерченную красным пунктиром линию на юге Брайдерии одну из своих деревянных статуэток. Маленькая девочка в сарафане невинно улыбалась, держа в протянутой руке оскалившийся череп…
— … привели, привели выжившего! — отчаянно надуваясь от гордости за доверенное дело, перекрикивал сам себя доброволец, еще вчера бывший подмастерьем кузнеца в каком-то захолустье.
Сотник Миял отвлекся от наблюдения за лениво кружащим в небе вольным соколом и тяжело поглядел на добровольца. У сотника очень болела голова после вчерашней попойки, и ему совершенно не улыбалось сегодня провести целый день в окружении старательных, но тупых и отвратительных как внешне, так и внутренне добровольцев. От мародеров их отличало только то, что формально они служили боярскому роду. Хотя почти каждый имел если не след кандалов на запястье, то, по крайней мере, росчерк плети на спине. А те, кто не имели, были не лучше — в основном безголовый молодняк с вороватыми замашками и себе на уме. Сотник считал, что от таких больше пользы на стороне врага — там они, по крайней мере, внесут беспорядок и сумятицу. А здесь только дармовое пиво дуют, да прикрывают свои злодеяния статусом.
— Ну, так и где он? Чего сам приперся без него? — строго спросил сотник, мечтая о теплой постели вместо лесного лагеря, разбитого вокруг карьера, в котором трудились сотни невольников. От безалаберных дураков, сперших медяк или в пьяной драке убивших такого же никчемного соседа и теперь отрабатывающих временное заключение, до прожженных каторжан, которых выпускали из застенка только на такие вот работы и которых дружинники боялись как огня.
— Эээ, господин сотник, — один глаз дружинника сильно косил, добавляя ему шарм полного идиота. — Вам самим надо подняться. Она тама… в домике, мы решили оставить.
— Она? — переспросил сотник, пристально глянув на дружинника. — Какая-такая она?
Парень шмыгнул носом, теребя грязными толстыми пальцами край перетянутой ремнем рубахи:
— Девка. Малая еще совсем. Она одна выжила. Больше нет никого. Мы её сюда вести не решили.
С грохотом повалилось, надрубленное усилиями заключенных дерево на дальней границе лагеря. Карьер находился в опасной зоне, и крепить его приходилось постоянно, на это уходила прорва леса. Десятки зверей в людском обличье с хмурыми лицами и злыми взглядами ходили, сопровождаемые надзирателями на новые участки. Другие их товарищи, чумазые, с кирками на плечах спускались вниз. В недра карьера, в котором кипела, не прекращаясь тяжелая работа. Некоторых потом выносили наверх. Их хоронили в яме за лагерем.
Ребенок? Да ребенку тут делать было нечего, решил сотник, обводя взоров вверенные ему владения.
— Ну что ж, веди, — он пошел следом за добровольцем, почесывая рано полысевший затылок и гадая, за что ж ему выпала такая плохая доля. Формально находясь на учете в царской дружине Миял подчинялся напрямую господину Росволоду, хотя владения того лежали куда южнее. Центральная Коса, как называли эту землю по всей Брайдерии, была весьма неприятным местечком. Топи, болота, мокрые леса. И карьер за который Миял отвечал головой. Как и самая крупная в волости тюрьма — угодившие туда и становились бесплатными рабочими карьера. А учитывая суровость законов полуденных земель, здесь постоянно бывало пополнение. И постоянно кипели самые гадкие, самые подлые из страстей.
Поднявшись «наверх» — лагерь вроде гигантской воронки опоясывал рудник, Миял походя проверял посты, состоящие сплошь из новобранцев и добровольцев. Ленивые и тупые. Тупые и ленивые. Как скот.
А ведь именно они проворонили странный и взбудораживший кровь случай нападения на недалекую подлесную деревеньку. Они, засранцы, позволили неведомо кому сравнять восемнадцать домиков с землей, превратив стоянку в пепелище. И теперь ему, Миялу, за это отвечать.
— Тама, — указал рукой на деревянные ступеньки небольшого домика на верхушке дерева дружинник. В таких домиках жили из-за подвижности здешней почвы почти все местные жители. Миял оттолкнул нерасторопного парня в сторону, поблагодарив привычным: «Выпорю», брошенным сквозь зубы и стал медленно, на слабых ногах ползти наверх.
— Издеваются, сволочи. Видели как мне плохо и на… тебе… — тяжело дыша и прислушиваясь к выпрыгивающему из груди сердцу, жаловался он. Остановившись перед дверцей с круглым окошечком, сотник долго-долго приходил в себя, испытывая головокружение и тошноту. Потом толкнул и чуть не вкатился, из-за покачнувшихся, как ему показалось досок платформы, внутрь.
Туда где сидела на полу, глядя перед собой, обхватив пухлые плечики узкой ладошкой, маленькая девочка в ободранном платьице. Вторая ручка, сжатая в кулачок лежала на полу. У неё, отрешенно глядящей сквозь стену своими большущими глазами, был настолько трогательный вид, что очевидно он задел какие-то струны даже в душе непрошибаемых дружинников. А на столе не поверивший глазами сотник увидел небольшой грубой работы кувшинчик с… молоком. Откуда оно взялось в закромах провонявших винными парами пьяниц было неразрешимой загадкой. Рядом с кувшином стояла нетронутой, перевернутая чарочка.
