– Колодец, – внезапно отчетливо произнес Ворон. – Опять… Данар…
– Данар? – переспросил Валме, пытаясь понять, бред это или приказ?
– Живая вода… текущая вода… – Алва попробовал приподняться. Не вышло. Кажется, ему было тяжело дышать. – Пока течет, не поздно… Еще…
Лихорадка начиналась у Ворона, а зябко стало Марселю. После смерти Фердинанда не случилось ничего, и Валме как-то сразу повеселел, а ведь в Надоре грохнуло. Возможно, на шестнадцатый день со дня Суда. В тот самый миг, когда проклятая рожа…
– Бросьте! – вдруг потребовал Алва. – Бросьте все… Тут уже ничего не сделать… Я не могу дать вам… много времени!
Это окончательно решило дело. Валме подсунул лежащему под голову еще одну подушку, вскочил, направился к двери, обругал себя и вернулся к конторке. Стукнула откидная доска, Рокэ что-то выкрикнул – увы, на кэналлийском. Он обещал, что будет бредить, вот и бредит. Человек слова, никуда не денешься.
Маршал что-то приказывал, кого-то звал, какого-то Рамона. Альмейду? Наверняка, они же дружат… Виконт узнавал отдельные слова, но на большее его не хватало. Не получалось даже запомнить, чтобы потом спросить. Надо браться за языки серьезней и заодно прихватить еще чего-нибудь, астрологию, что ли. И историю…
– Хватит валять дурака, – произнес на талиг Алва, – убирайтесь… Да убирайтесь же, вам говорят!.. Пока не поздно!
– Мы сейчас уберемся, – пообещал Валме, понимая, что за Котиком при таком раскладе не успеть. Одно из двух, или Котик или Шеманталь. – По Данару. Кошки с две я вас оставлю в одном городе с этой рожей.
Рокэ не понял, он вновь отдавал распоряжения Рамону. В серебре все еще чужого языка медяшками и золотом звякало «Эрнани», «Оллария», «Надор», «Агмарен»…
Толку от этого не было никакого. Марсель набросил на бормочущего маршала содранный с кресла меховой коврик и заставил себя сосредоточиться на неотложном. Посол не может просто так исчезнуть из собственного кабинета. Вернее, может, но зачем давать урготам повод к обыску? Старик Габайру имел тайны не только от Талига, но и от подчиненных. Он хотел вернуться, и он вернется в нормальную Олларию, в свой дом и в свои тайны. Граф Ченизу честно выйдет в дверь, а куда, когда и с кем войдет, никого не касается.
Несколько строчек на внушительном листе. Песок сыпется на желтоватую бумагу. Легкомысленное, равнодушное письмо. Завтра графа Ченизу, может, и станут искать в Данаре, но не в том смысле. Марсель запер конторку. Надо было уходить, но оставлять больного казалось неправильным. Ничего! Он лежал один несколько часов, а уж двадцать минут…
– Я сейчас вернусь, – пообещал Валме, хотя его не слышали.
–..Ундии, – сказал Алва и затих. Крови не было, и на том спасибо.
– Это будет на редкость особое поручение, – подбодрил себя господин посол, глядя на затихшую, укрытую мехом фигуру. – А вино, между нами говоря, было так себе. Вы ничего не потеряли… Монсеньор.
5
Анфилада, в которой заперли Эпинэ, для одного была слишком просторной, но одиночеством новоявленный обитатель Багерлее наслаждался недолго. Застучало, скрипнуло, и Эпинэ увидел Карлиона с Берхаймом. Верные вассалы Скал выглядели растерянно. Они уже не возмущались, но еще не плакали и не каялись, хотя Иноходца предпочли не узнать. Графы потоптались по вытертому ковру и разбрелись по углам, благо рассохшихся стульев хватало. Разговаривать они не собирались, и Робер был этому только рад. И еще он был спокоен. Впервые с тех пор, как оставил Торку и свой полк. От Повелителя Молний больше ничего не зависело, он мог сидеть в тюрьме, мог умереть и даже уснуть, это было неважно. Карваль застать себя врасплох не даст, Левий защитит Катари, скоро подойдет Дорак, да и Алва возьмется за дело. Выслушает про Моро и возьмется.
Левий – или кто там будет рассказывать – наверняка соврет. Скажет, что стрелял солдат или что-нибудь в этом роде. Зря. Что было, то было. Сделанное остается с нами навсегда, как и несделанное. Когда они встретятся, если встретятся, Ворон узнает все и пусть решает. Недосказанности между ними не будет.
Робер мог бы умереть, чтобы спасти Моро. Выбирая между конем и сюзереном, он бы, скорее всего, выбрал коня, но Дик должен жить. За своего отца, за всех, кто остался в Ренквахе. Дуралею нет и двадцати, и он честен и предан. Только бы Дикон подольше оставался с братом Анджело в Нохе, потому что Тристрам с Вускердом, спасая свою шкуру, станут хватать всех. Тех, кто не упирается, они выдадут Алве живыми, но Окделлы, раздери их кошки, не сдаются. Пощады они тоже не просят – значит, рано переводить дух. Никола защищать Дика не станет, как и Левий с Инголсом. Они не понимают, не могут понять… Для них Дикон в лучшем случае обуза, в худшем – помеха, от которой следует избавиться.
Робер прикрыл ладонями глаза, пытаясь сосредоточиться. Он хотел спать, он чудовищно хотел спать, но сперва надо было что-то придумать. Что-то такое, что не позволит блюдолизам поднять на мальчишку руку, как бы тот ни хорохорился. Увы, голова соображать отказывалась, а немногие пришедшие в нее мысли разгоняла графская свара. Слушать товарищей по заключению Эпинэ не желал, но чужая склока лезла в уши с упорством завидевшей сливки голодной кошки.
– Я не изменял своему Отечеству, – громко и с чувством твердил Берхайм, видимо, в надежде на шпионящих тюремщиков. – Я родился в изгнании, но вернулся при первой возможности. Служить законным королям… Служить Олларам, превратившим расхищенный Раканами Талиг в великую державу. Я мечтал об этом всю жизнь! Как же я завидовал тем, кто родился в Талиге, а они не ценили своего счастья. Нашлись и такие, кто опозорил своих предков и лишил будущего своих наследников…
– Вы вернулись служить Олларам? – Второй голос был еще громче первого. И визгливей. – Вы? Приехав в обозе эсператистского кардинала, короновавшего раканского ублюдка?! Вы только и делали, что подтачивали Талиг снаружи, в то время как лучшие люди служили ему, даже будучи лишены титулов и владений. Они все простили своей родине и своему королю…
– Пытаетесь спрятаться за Седрика Карлиона? Не выйдет! Все видели, как вы бросили его портрет в грязь и проехали по нему верхом, а потом неделю всем об этом рассказывали. А кто требовал казни Алвы? Кто, я вас спрашиваю?
– Как и вы…
– Я не знал герцога и судил о нем с чужих слов! С чужих лживых слов, а вы и вам подобные…
– Хватит! – заорал Робер, хватаясь руками за спинку стула. – Я хочу спать, так что извольте заткнуться. Иначе милость Олларов вам уже не понадобится.
Спорщики в ужасе замерли, глядя не на Робера, а на дубовый стул, в который вцепился Иноходец, – вспомнили разбитую лютню и были наслышаны, что у Эпинэ не так с головой. Графы немедленно прекратили браниться и забились в угол. Теперь они только дышали. Шумно и противно. Робер сдернул со спинки стула плащ и ретировался в последнюю из комнат анфилады. Она была пустой, но отсутствие кровати искупалось отсутствием вассалов Скал. Эпинэ завернулся в плащ и улегся лицом к стене. Он не собирался спать и не думал, что уснет, но тело рассудило по-своему. Через три минуты Повелитель Молний спал, и ему ничего не снилось.
