— Я не думала.
Доктор рассеянно кивнул и велел.
— Подвинь сумку ко мне.
— Ты меня убьешь?
— Да.
— За что? Я‑то в чем виновата?
— Ни в чем, наверное. Но ты расскажешь.
— Тебя и так найдут.
— Нет, — он покачал головой. — Не найдут. Я уеду. Я и Нира… Нира хорошая девочка…
— Нат ее не отпустит.
— Нат умрет. Саквояж.
Ийлэ ногой пододвинула саквояж к доктору. Слабая преграда, но хоть какая‑то… и хорошо, что ребенка он положил.
— Твоя дочь любит его. И будет горевать.
— Она слишком молода, чтобы кого‑нибудь любить, — возразил доктор. — Она утешится. Я найду способ ее утешить. Мы уедем… далеко… за Перевал. За Перевалом нас не станут искать. Мы купим дом и заживем вдвоем… я и она… я куплю практику… или нет, в том нет нужды… просто жить… вдвоем… счастливо…
Он верил в то, что говорил, и улыбка его делалась мягкой, мечтательной.
Ненормальный.
И вправду верит, что сможет убежать? Из города, пожалуй, при толике удачи, но вот от себя самого… впрочем, кто Ийлэ спрашивает?
— Отойди, — приказал доктор. — И не думай, что сможешь убежать.
— Куда мне бежать?
Тупик.
Ийлэ прижалась к стене, теплой, надежной стене дома, который внимательно прислушивался к разговору. Он помнил этого человека гостем, но и гостем тот был не симпатичен.
Он не давал себе труда вытирать ноги.
И имел неприятную привычку щупать скатерти. Или гардины. Обивку кресел… он заглядывал в зеркала, точно пытаясь подсмотреть, что же твориться там, за фасадом дома.
Дом это раздражало.
И он выказывал раздражение скрипом половиц, дверьми, которые хлопали громко, намекая гостю, что не след задерживаться. Он пускал по следу человека сквозняки и спешил спрятать от него тепло камина.
— Никуда, — сказал человек, соглашаясь. — Бежать тебе действительно некуда.
Он присел у саквояжа, провел ладонью по витому шнуру, коснулся медных уголков.
— Я просил у него денег… когда понял, что Йен не даст мне жизни здесь… просил… чтобы уехать… а знаешь, что он мне ответил?
Человек смотрит снизу вверх, и выглядит почти беззащитным.
— Он ответил, что я не имею права бросать свою семью. Что он знал о моей семье? Ничего! И денег… у него ведь было много денег! Ему ничего не стоило бы поделиться… или не деньгами, какой‑нибудь вещицей из пустяковых…
Щелкнули замки.
— Колечко… сережки… она мне всю душу выела… ездила сюда и смотрела, смотрела… моя Маргарет… твоя матушка ее испортила. Маргарет ведь не была такой.
— Какой?
Он не спешит открывать саквояж.
— Завистливой. Она… она умела улыбаться… и смеялась красиво… когда я услышал ее смех, то понял, что женюсь. И женился. А она взяла и изменилась. Подружилась… я ей говорил, что мы альвам не пара… но разве Маргарет когда‑нибудь слушала? Ей так нравилось бывать здесь… а потом дети… ты и Мирра… я ничего не понимаю в детях… я работал, много работал, но ей все равно не хватало. Она возвращалась домой такая задумчивая.
Почему он медлит?
Он так долго искал это сокровище. Он так долго добивался его. И теперь вот медлит.
Дом тоже не понимает.
Дом говорит, что люди в нем ушли… а наверху, на чердаке, пахнет кровью. И не только пахнет, дом впитывает ее жадно, потому что успел проголодаться. Он наполнен чистой силой, но сила и кровь — разные вещи. Кровь ему нравится. И он поглощает ее, каплю за каплей, щедро делясь вкусом.
Дом говорит о том, что новый его хозяин спускается.
Он осторожен.
Он слышит людей и убьет их, если люди попытаются убить его. Это тоже война, в которой Ийлэ нет места. Тем более, что имеется собственная…
— Она смотрела и сравнивала… смотрела и сравнивала… она хотела быть такой, как… — доктор неловко взмахнул рукой. — Мы не могли себе позволить многого. Я старался. Очень старался. Но кто я такой? Доктор… и только… а твой отец… баловал вас… все эти украшения… помилуйте, для чего ребенку кольца? Или броши? Цепочки эти? А Маргарет рассказывала с таким восторгом… ей хотелось, чтобы Мирра выглядела не хуже… и она говорила, что если я ее действительно люблю, то сделаю все правильно. А я любил. Я так старался…
— Но ей было мало?
— Да. Мало. Она хотела больше… если мебель, то выписанная из Аль — Ахэйо… или ткани вот… или картины… Господи, она сходила с ума, а я… я потакал ей, думал, что еще немного и успокоится. Поймет. Я умолял ее не ездить больше, но как она могла?
Он плакал, сам не замечая того, что плачет.
От слез отмахивался, размазывая их по лицу.
— А потом… потом мы поссорились… она сказала, что я ничтожество… что она жалеет о том, что вышла за меня… ослушалась отца… если бы не вышла, у нее было бы множество чудесных вещей, таких как… и знаешь, я понял, что моей Маргарет больше нет. А есть… есть чудовище. Из‑за вас!
— Разве мои родители виноваты были в том, что имели?
Ему не нужны возражения, но и молчать Ийлэ не способна.
Она сильнее вжимается в стену, а стена поддается, становясь мягкой. Стена готова поглотить ее. Защитить. Но пока рано… человек занят разговором, настолько занят, что почти забыл про саквояж.
— Твою Маргарет свела с ума зависть, а не мои родители.
— И Мирра… моя маленькая девочка превратилась… я не позволю им испортить Ниру… я заберу ее, — доктор очнулся и взялся за ручку. — И тебе не позволю. Я не ненавижу тебя. Ты, быть может, честней многих… и тебе не будет больно. Я обещаю.
— Все‑таки убьешь.
Убьет.
Ему нужно убивать, и он ищет причину, которая оправдает эту противоестественную потребность. Он слишком слаб, чтобы признать, что ему просто — напросто нравится причинять смерть.
— И даже не заглянешь? — Ийлэ склонила голову к плечу.
Страха не было.
Самое время бояться, но… она наверное, слишком устала бояться. И теперь просто ждала… и дом понял, дом поможет Ийлэ… не только ей.
Дом не любит людей, но дети — иное…
И ребенок на ее руках затих, он ухватился ртом за пуговицу на рубашке и жадно ее обсасывал. Голодный. И мокрый. И надо бы заняться им, но еще не время.
— Я ведь могла и обмануть.
— Саквояж… я знаю этот саквояж. Я видел, что в него складывали… — он замер.
Страшно?
Правильно. Пускай ее боятся. Или не ее, но обмана.
— Ты не стала бы рисковать… не стала бы… — он оглянулся, убедившись, что Ийлэ не собирается исчезать, по — прежнему стоит, прижимая к себе слишком хрупкое тельце чужого ребенка. — Нет, не стала бы… ты хочешь, чтобы я открыл сумку? Хочешь…
— Тебе все равно придется ее открыть.
Доктор кивнул.
