Она оборвалась, потому что Рэндалл с равнодушным и полностью отсутствующим видом мысленно послал ей картинку: абсолютную величину валового национального продукта, сумму налогов с него за вычетом потерь, нанесенных войной, и государственных долгов, подлежащих уплате в ближайшие сроки, число обезручевших, обезножевших и обезглазевших у него на службе, и что получится, если поделить то на это. Он слишком любил свои цифры и слишком полагался на них. Поэтому она оставила его без ответа, тем же способом адресуясь к Кеннету. Рэндалл прочитает послание, если удосужится взглянуть. Если он считает возможным навязывать толпе свое видение, почему бы ей не спасти человека, навязав ему свое.
Монах. Полковой писарь. Адъютант. Э-э… да хоть бы и лавочник! В любой из этих ипостасей есть жизнь, бесконечно дорогая ей со всеми ее вкусами, запахами, звуками. По тому, как очумело закрутил головой Кеннет, она догадалась, что он получил послание и гадает, откуда оно взялось и почему лишает его воли сопротивляться.
— Ты, может, не поняла? — переспросил Рэндалл. — Он не башмачник. Он воин. Конный лучник. Он не может быть никем иным. Он видит мир на острие стрелы либо под копытами коня. Любой труд, говоришь, почетен? Ничуть не бывало. Побыв лекаркой, в шлюхи не пойдешь. Умрешь скорее.
— Не умру, — сказала она, глядя ему в глаза. — Найду способ выжить.
И врезала по Рэндаллу от души картинкой, где тот швырял в погребальный костер де Камбри игрушечного оловянного солдатика, не имеющего понятия ни о таинствах жизни, ни о ритуалах смерти. Кен, кажется, не понял, но его это и не касалось. Они оба будут виновны, если его рассудок разорвется в мелкую мозаику, по очереди бомбардируемый сражающимися за него силами, где каждый норовил подчинить его себе. Губы Рэндалла побелели от гнева.
— Ладно, — сказал он. — Вздумала потягаться со мною моим оружием? Много ты понимаешь. А вот этого не хочешь? Не более чем через год…
Она увидела грязного оборванца, отирающегося по кабакам, откуда его гнали, потому что всех достали его истории о том, как он потерял руку за короля, которые он готов был повторять еще и еще всего лишь за кружку дешевого вина. Врет он все, бросали в его сгорбленную от унижения спину. Ворюга он ловленый и для острастки на руку усеченный. Голод. Презрение. Вонючие подворотни, ночлежки с хозяевами-мордоворотами. Отвратительные больные самки. Даже если бы это могло быть не так, теперь, благодаря могучей магии, это не могло быть никак иначе. И глядя на спокойное, суровое и очистившееся в своей решимости лицо Кеннета, она поняла, на чем базируется его яростный протест. Он знал, чего не хочет. Своими жалкими потугами она пыталась превозмочь очевидное.
— Когда бы профессия не обязывала меня спасать жизнь без оглядки на любые аргументы, ценою любых страданий, во имя всех, кто хорошо делает свое дело, от миссионеров до палачей, во имя дела, которое должно быть сделано, я сам бы как мужчина… Что я такое говорю?! Резать, и резать немедленно! — взвизгнул Грасе, не договорив свое стыдливое признание.
Что-то холодное и мокрое упало в ее декольте. Оказалось — слеза. Аранта сроду не плакала, а потому изумилась.
Считая, видимо, что голосование проведено и выиграно Рэндалл вынул из ножен на поясе посеребренный мизерикорд, как будто в самом деле исполнял долг короля перед солдатом, и возложил его Кеннету на грудь. Из рук короля. С его пояса. Какая честь! Мальчишка потянулся взглядом, как жаждущий к воде, когда мимо глаз его протекла узкая полоса абсолютно драгоценной стали с вытравленным на ней цветочным узором, и сердце его переполнилось.
— Я верил, что вы не оставите меня, государь. Пенсия — тьфу!
Аранта успела раньше. Кеннету надо было еще нашарить рукоятку и сжать на ней пальцы. К тому же, очарованный, он не торопился. Он, может, еще и прослезиться собирался напоследок. Она вырвала «орудие милосердия» буквально у него из рук.
Рэндалл поглядел на нее с интересом, Грасе — как будто она приняла на себя грех с его совести, Кеннет… нет, на Кеннета ей лучше было не смотреть.
Рэндалл сильнее ее, пусть так. Он многократно опытнее. И он шутя сомнет и отбросит ее подростковую магию. Однако она точно знает, когда она права. И она не боится того, чего, как правило, боятся такие большие, важные и сильные мужчины. Их страхи для нее — смешные и нелепые химеры. Никто при ней больше не умрет, как бы красиво это ни было обставлено. Она возьмет ответственность на себя.
— Кинжал из рук короля, — произнесла она тоном, который только Рэндалл догадался бы определить как издевательский. — Легкая и светлая смерть из рук короля. Драгоценный подарок и высокая честь. Ты уже не можешь умереть иначе, Кеннет аф Крейг, иначе ты оскорбишь честь, оказанную тебе королем. Верно я говорю?
Он завороженно кивнул, так обманчиво сладок был ее голос. Таковы в принципе большинство из ритуалов этого рода. Когда японский император посылает своему придворному шелковый шнурок, тот обязан удавиться именно на нем, а не на пояске от халата и не на чулке любовницы, хотя, как казалось бы, в деле важен результат. Аранта не подозревала о существовании Японии, но если бы она не была психологом, то не была бы и магичкой.
— Тогда я забираю себе этот нож вместе с заключенной в нем жизнью. Ты мой. Я беру на себя все, что с тобою будет сейчас и впредь. Вот так. Вот сюда.
Улыбаясь так, словно все это было детской игрой в «а ну-ка, отними», она погрузила кинжал в свое вызывающе низкое для столь раннего часа декольте. Она не могла рассчитывать совершенно точно, но угадала правильно: абсолютный девственник, Кеннет отвел глаза практически сразу, как острие коснулось ложбинки, и не посмел бы к ней притронуться, даже если бы мог встать и даже если бы она не была женщиной его короля. Хотя, судя по выражению лица, его воображение послушно следовало за острием на всем его пути… Ну так она и адресовалась к его воображению. Рэндалл вытряхнул бы из нее кинжал, да попутно и самое ее из платья одним движением брови, но на то он и Рэндалл. С острым лезвием на голой коже она чувствовала себя более чем неуютно. Придется, однако, приглядеть, чтобы на виду эта штука не валялась.
— Баба не будет решать за меня! — воскликнул Кеннет, опомнившись, и потянулся следом. Покраснев, в полном смятении остановил движение руки.
— Эта баба, — обиделась Аранта, — еще много чего много за кого намерена решать. Доктор Грасе, в операционную!
— Если бы ты знала, как я тебя ненавижу! — вспыхнул он.
— Никогда этого не узнаю, — отвечала Аранта с кажущимся спокойствием. — Я не умею ни читать твои мысли, ни чувствовать твою боль.
— А мою? — вполголоса спросил Рэндалл. — Я имею в виду, когда ты меня штопала?
