— Берегись!!!
Это кричал Яков Николаевич, его голос едва расслышал в звуке сделанного им выстрела. Повернув голову, успел заметить, как он прыгает за паракар, но вот смотреть-то нужно было мне в другую сторону. В кузове их было не двое, а трое.
Я услышал звук сработавшей над головой пневматики перед тем, как подбородок взорвался болью, а рот наполнился солёным. Меня отбросил с тела заколотого руссландца удар сапога. Гребаный урод уже опускает на меня нацеленный карабин. Время практически останавливается. Сидя на заднице без оружия и без единой секунды форы, я могу лишь одно…
Улыбаться окровавленным ртом, смотря как пальцы руссандца, уже лежащие на спусковой скобе, всё так же медленно падают вниз отсечёнными. Он не успевает даже удивится. Обхватив его ноги, бросаю его на залитую кровью его товарищей дорогу, добавляя к ней и его. Двух ударов штыка в печень хватает, чтобы через десяток секунд его хрип прервался вечной тишиной.
— Чёрт, вас и на пол минуты нельзя оставить. — Запыхавшись выдавил из себя Джага.
— Достал? — Яков Николаевич помог мне подняться.
— А как же, точно в спину. Только хотел контрольный сделать, как слышу твоё «берегись». Ну, я сразу же сюда, а тут вот, всё и без меня разрешилось.
— Студер, ты как?
— Жифть будю. — Прошамкал, двигая челюстью.
— Бля, только не говорите, что нам не удалось эту мразь живьём взять. — Джага с досадой посмотрел на всё также сидящего у колеса офицера.
— Он всё же сумел достать пистоль, пришлось повторно в него стрелять. — Будто оправдываясь развёл руками Яков Николаевич. — Ну, нам достался его портфель, посмотрим, что интересного сейчас на фронте.
— Так, тут же всё на руссландском. — Мы одновременно подняли глаза на Джагу. — Что? Чего вы на меня так смотрите?
— Скажи, тебя в моём имени ничего не смущает? — Мягко поинтересовался Яков Николаевич.
— Эээ-м, так это ж, того… ну прозвище, типа кличка, второе имя.
— В моём случае первое. — Оставив растерянного Джагу, Яков Николаевич погрузился в просмотр захваченной документации.
Мы же пока занялись потрошением закромов наших противников, чьи тела сейчас лежат в канаве, присыпанные снегом. Так себе сокрытие улик, но внимания привлекают всё же меньше, чем раскинувшиеся трупы по среди дороги.
— Мда-а. Если здесь что и было ценного из информации, то это с собой забрал офицер. — Заключил Яков Николаевич, небрежно отбрасывая бумаги.
— Чё, не уж-то у такой важной шишки не нашлось ничего интересного? — Жуя не доеденный одним из убитых хлеб с набитым ртом заглянул через плечо Джага.
— Там в основном отчёты по ресурсным расходам, списки поставок, что и куда. Пара докладов с фронта, но уже просроченных на несколько недель. Единственно интересное, это протокол допроса гетлондского агента штази, работавшего в прифронтовой зоне. В заключении сказано, что он погиб в ходе допроса. Из изъятых вещей признано имеющей значимость только это. — Яков Николаевич протянул нам жёлтый лист с несколькими гербовыми печатями Гетлонда.
«Доклад о состоянии населённых пунктов в близи фронта от 30.01.1903».
По всей прифронтовой территории северного направления противник проводит повсеместные реквизиции и грабежи местного населения. В особенности от расхищения пострадали баронства Фронкст, Алих, Ан-бруф, в которых руссландские войска кроме ценных вещей и продуктов питания изымают тёплые вещи. В населённых пунктах занятыми руссландскими войсками население выселяется на улицу или в нежилые постройки, дома и отапливаемые помещения враг использует как свои квартиры.
На захваченных территориях неоднократно отмечаются случаи пьянства солдат противника, как правило подобное заканчивается погромами и различными притеснениями местного населения. Так же количество военных преступлений и зверств, творимых руссландскими войсками не поддаётся исчислению. Публичные массовые казни, надругательство в отношении женского населения всех возрастов, осквернение проводимых религиозных обрядов, открытые, так же носящие публичный характер пытки представителей знати. Данные акты варварской бесчеловечности являются повсеместными.
«Заверено специально уполномоченным офицером штази, капитаном Ивар Ких».
За два следующих дня мы практически преодолели весь путь до пригорода Ауберга остаётся километров двадцать. В последний день пути встречается много гражданских, которые практически без ничего толпами и по одиночке уходят в южном направлении.
С нами они говорят неохотно, но всё же отвечают. Так нам рассказали, что Руссланд после прорыва направил всю северную армию на захват Аниллата. Город взяли в кольцо, водные пути блокированы флотилией врага. В окружение попало более двух миллионов человек, пятая часть населения всего региона. Опять же по слухам дела там совсем плохи, вряд ли он сможет продержатся больше недели, а не пал до сих пор только потому, что в городе оставались специальные боевые части, не пошедшие тогда на прорыв, оставшись в тылу для предотвращения диверсий. На счёт помощи с других направлений беженцы ничего не знают.
На вопрос, «Где сейчас солдаты из Ауберга?». Ответили просто «здесь», обведя местность рукой. По всей видимости от северной оборонительной армии осталось не так уж и много, раз если мы, идя по центральному направлению в город, не встретили ни одной заставы. Впрочем, может командование сосредоточило все силы на обороне города или отправила подкрепление к Аниллату.
«Почему, не эвакуировали местных?» В ответ на это нам лишь сплёвывали под ноги. На самом деле правительство и командование Ауберга позаботились… «о людях». К коим низшие и выкресты не относятся. Вот они-то и остались, их обещали вывезти, но транспорт так и не пришёл, зато пришли передовые части Руссланда.
Я особо не горел желанием расспрашивать беженцев, так как они знали, по сути, не больше нашего. Но один разговор мне запомнился. Он произошёл сегодня утром, когда мы вышли к деревеньке без названия. Судя по укатанной дороге, оттуда недавно массово бежали, и всё же из труб нескольких домов валил дым.
Мы постучали в ближайший, там нам открыла женщина с чёрным платком на голове и измождённым худым лицом с запавшими глазами. Она смотрела на нас с откровенной неприязнью. Всё же за банку тушенки, одну из тех, что мы взяли после расправы над офицером, она нас впустила погреться.
Внутри не было почти ничего, ни посуды, ни свойственных деревне инструментов, ни одежды, причём даже на хозяйке, которая ходила в тонкой хламиде, не смотря на холод. Даже изображений святых нету, хоть и имеется молельный угол. Только стол с двумя лавками, печь рядом с которой стоял табурет, а возле него люлька, сделанная из обычного деревянного ящика, и всё. Больше ничего. Дров и тех не видно.
Женщина села на табурет прижавшись к едва тёплой печи начав молча качать люльку, не смотря в нашу сторону. Мы же расположились за столом, пока ели тишина не смущала, но после она стала ощутимо давить. Яков Николаевич решил предпринять попытку общения, пододвинулся на край лавки пытаясь встретится взглядом с женщиной.
— Хозяйка, мужик где твой? На фронте?
— Драпает. Наверно уже до Меекхана добежал. — Тихо, но зло ответила она.
— Ему сейчас не легче твоего, женщина. — Тяжело вздохнул Яков Николаевич.
— Поговорить что ли не с кем? Шли бы вы от сюда жалостливые. Завтра каратели придут, тоже жалеть будут.
К ночи мы наконец добрались до пригорода, в дали уже были различимы редкие огни города. Странное чувство, всегда ненавидел это место, но сейчас искренне рад вновь его увидеть.
— Здесь разойдёмся? — Голос Джаге впервые звучит спокойно и ровно.
— Предлагаю пройти вместе до дороги ведущий в обход города по западной стороне. — Рассматривая город предложил я.
— Меня устраивает. Оттуда сразу рвану на юга, ближе к Иберии. — Мечтательно закатил глаза Джага.
— А я, пожалуй, отправлюсь на запад, осяду в каком-нибудь тихом посёлке рядом с водой. Хватит с меня, навоевался.
