Эти слова я говорил, уже снимая шлем. То, что мы ушли в защиту, было лишь условным рефлексом — против сотни «медведей» и двух десятков совсем не слабых абордажников у нас не было шанса даже с полными иглометами.
От последней фразы Дирна дернулся, словно от пощечины. Его глаза широко раскрылись.
— Кто ты, демон задери, такой?
— О, ты, сотник, даже не представляешь, кто перед тобой, но, боюсь, узнать это тебе не суждено, — ответил за меня Карн, разглядывая мое лицо, словно стараясь запомнить его навсегда. — Я так понимаю, ты решил не трепыхаться?
— С условием, что моих людей отпустят. Они ничего не знают.
— Ты не в том положении, чтобы ставить условия.
— Да ну? — вернул я кронайцу кривую ухмылку. — Хочешь посмотреть, как мы положим здесь половину твоей команды?
— Силенок не хватит, — ощерился в злобном оскале моряк, хватаясь за саблю.
Абордажная команда ощетинилась оружием.
Словно привет из прошлого, до наших ушей донесся звон ударившихся друг о друга браслетов. Коридор, из которого появились кронайцы, выпустил в комнату еще одного персонажа.
Немой Лован, одетый в черный гвардейский панцирь, несколько секунд смотрел мне в глаза, а затем показал рукой знак «принято», соглашаясь с выдвинутым условием. Злобно зашипевший Карн доставил мне удовольствие, и я словно вернулся во времена, когда мы были одной командой, ну или почти командой, учитывая мой рабский статус «джинна».
— Не радуйся, посмотрим, что скажет граф. — Карн все же оставил за собой последнее слово.
Солнце еще не поднялось над крышами домов, но уже успело залить все вокруг кровавой пеленой рассвета — последнего рассвета для барона Герда Марана. Смотреть на зарю через решетку было неприятно, особенно в свете последних событий. В памяти тут же всплыл разговор, результатом которого стал приговор заблудившейся в этом мире душе.
После ареста в таверне мы отправились в загородную резиденцию графа уже в предрассветной дымке. Окрестности столицы даже приблизительно не напоминали осадного лагеря, скорее казалось, что имперские легионы проводят учения: ровные, как на параде, квадраты тирахий едва ли не строевым шагом проходили по древней дороге и вливались в широко открытые ворота. Небольшой карете с зарешеченными окнами удалось протиснуться мимо входящих в город войск лишь после яростной перепалки. Карн устроил маленький скандал с провинциальным центурионом, тыча ему под нос какую-то бляху. Широкоплечий легионер смотрел на сотрудника тайной канцелярии больше с презрением, чем с опасением.
Дело, как всегда, решило вмешательство Лована — гвардейская форма подействовала на несговорчивого легионера магическим образом, и нам тут же освободили дорогу.
Дорога освободилась, но тюремный кортеж все равно продвигался очень медленно, причиной тому стали некоторые наездники — на сидящих верхом кронайцев без смеха смотреть было тяжело. Только немой центурион и несколько его подчиненных нормально держались в седле, но они не могли ускориться из-за взобравшихся на коней «крабов». Поэтому в поместье мы попали, когда солнце поднялось довольно высоко над горизонтом.
Летняя резиденция графа Гвиери не впечатляла ни размерами, ни роскошью, зато была очень изящной и уютной.
Интересно, кого Кровавому Моржу пришлось уничтожить, чтобы заполучить такой трофей?
Карету я покидал под прицелом десятка арбалетов и без «чешуи» на изможденном теле. Бессонная ночь вкупе с дикой усталостью и нервным перенапряжением накрыли меня одеялом апатии, поэтому все происходящее воспринималось как горячечный бред.
А может, оно и к лучшему? Уйду без страха, до самого конца воспринимая все происходящее как сон.
Вопрос, почему граф не принял меня в здании тайной канцелярии, среди столичных пожаров, разрешился сам собой, когда я увидел покровителя Золотого Города лежащим на широкой кровати. Удивительно, что его вообще смогли дотащить в таком состоянии хотя бы до этого поместья, особенно учитывая, какими темпами продвигалась армия лояльных императрице войск.
Как же он жаждет моей смерти, если пошел на такие муки, чтобы лицезреть все своими глазами!
От былой телесной мощи графа осталась едва ли половина. Судя по его состоянию, болезнь длилась довольно долго, но блеск в глазах сатарского графа оставался таким же, как и раньше. Может, это и глупо, но мне было жаль этого человека: всю жизнь заботился не о себе, даже меня он прикажет убить, защищая Лару, которую всегда считал своей дочерью. И императорский венец на ее голове для старого графа ровным счетом ничего не менял.
— Ну, здравствуй, Ван, — хрипло проговорил больной, внимательно осматривая незнакомое для него лицо барона Марана.
— Сомнительное приветствие, ваша милость, особенно учитывая, чем закончится наш сегодняшний разговор. — В данной ситуации я мог позволить себе немного иронии.
— Зачем же так мрачно? — решил поиграть с пленником граф.
— Вот только не надо говорить, что вы поверите моему обещанию молчать о ваших тайнах и мирно отпустите обратно в баронство.
— Не отпущу, — согласился Гвиери и тускло улыбнулся.
— Вот и я о том же, а Карн с огромным удовольствием перережет мне глотку и закопает в саду за этим милым особнячком.
— Угу. — Карн не смог удержаться, чтобы не вставить своего слова. Его голос за спиной прошелся по нервам и заставил меня развернуться.
В комнате кроме меня и больного находилась лишь неразлучная парочка графских головорезов. Лован, с которым мне пришлось пережить много приятных и неприятных моментов, был хмур и печален, а вот на украшенном бакенбардами лице кронайца застыл злорадный оскал. И этот оскал мне очень захотелось стереть.
— Карн, я бы на твоем месте так не радовался. Меня ты переживешь, а вот за Яной и Ургеном, скорее всего, поедут другие. Ты же, мой друг, будешь сопровождать графа даже на тот свет. С такими секретами, как у тебя в черепушке, долго не живут. — Вспомнив легионерские легенды, я добавил несколько слов для немого центуриона: — А вот мы с Лованом на «большом привале» за «периметром жизни» еще не раз с удовольствием выпьем, твою же морду, пират, мне не хотелось бы видеть даже в посмертии.
Центурион понимающе хмыкнул, а Карн заскрежетал зубами, едва не роняя пену. Он дернулся, но тут же был остановлен центурионом. И все же мне показалось что его задела не правда в отношении графа, а реакция Лована…
— Карн, — железный, несмотря на слабость, голос графа окончательно успокоил кронайца.
Мне же оставалось издевательски улыбнуться и повернуться к больному:
