Вдалеке виднелись горы.
— Это и есть Мертвые горы? — Озвучил наш общий вопрос Влад.
— Да, это они и есть. Отсюда пешком. — Ответил Ливий Альций.
— Тальцус, — я подошел к псионику, замыкающему наш отряд. — Совершенно забыл тебя спросить. Ты не нашел телефон?
— Что не нашел? А… — Тальцус с искренним сожалением пожал плечами. — Я нашел капитаншу судна «Хелена». Она обменяла ваш агрегат на рынке. Куда он ушел, сложно предположить.
— Ясно… Жаль.
— Я дам им маяк. Когда они переместятся в родной мир, он притянет к себе все возможные сигналы: магические, электрические, психические…
— Ты думаешь, он будет работать в моем мире?
— Саша, то, что вы не пользуетесь магией — не значит, что ее у вас нет. Конечно, он будет работать.
Я кивнул и вернулся к Марго. На ставший стандартным вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» она лишь жалобно улыбнулась.
К полудню четвертого дня мы дошли до подножия гор. Тальцус оказался прав, предполагая, что мы почувствуем воздействие захороненного наверху артефакта еще у подножия. Мы нервничали на пустом месте, прислушивались и принюхивались, почесывались и вздрагивали, когда казалось, что рядом с нами идут наши тени.
Безошибочно найдя узкую тропинку наверх, Ливий Альций шел впереди.
Я вдруг вспомнил о мече, беспокойно нашел глазами белый затылок Тальцуса и двинулся к нему. Псионик остановил меня улыбкой, обернувшись почти сразу. С каждым шагом наверх он становился все более молчалив. Уже к вечеру мы надели теплую одежду. Привал был на маленькой площадке. Рейнджер обмолвился, что выше пару тысяч лет никто не поднимался.
Ощутимое напряжение и беспокойство поселилось в нашем маленьком лагере, когда мы начали укладываться на первую ночевку в горах. Выспаться здесь было невозможно.
Через два дня я осмелился подойти к Ахельцесу.
— Если Тальцус не поможет переместиться Арханцель сюда сейчас, позже он уже не будет на это способен.
Ахельцес остановил на мне пронзительный смеющийся взгляд и улыбнулся. Я отступил назад, желая быстрее отойти от псионика и оступившись, начал падать навзничь. Со скоростью, явно превышающей человеческие возможности, рядом оказался Ливий Альций. Ухватил меня за руку, словно младенца, поставил на тропу. Удостоверился, что я твердо стою на ногах, и безмолвно пошел вперед. Я сглотнул, оглядываясь.
— Осторожней. — Прошептал Тальцус, проходя мимо.
Примерно через час после обеденного привала мы дошли до пологой, довольно просторной площадки. Вертолет бы точно приземлился. Тальцус шепнул что-то рейнджеру и тот объявил привал. Безразлично сев на корточки прям, где стоял, я наблюдал за псиоником. Он оглядывался. Я бы не сильно ошибся, предположив, что Тальцус запоминает расположение каждого камня, смотрит вниз и соизмеряет высоту, смотрит на небо, корявое деревце, замечает пещеру наверху и кивает себе: не забыть показать рейнджеру. Краснощекий, как и все мы, псионик обводил стеклянным взглядом все и всех нас десятки, сотни раз. Потом же он закрыл глаза и, кажется, даже ветер утих. Медленно текли минуты, мы не шевелились. Ноги затекли и больно покалывали, но я боялся встать с места. Через какое-то время к Тальцусу подошел Ахельцес. Встал напротив, метрах в трех, и тоже замер. И в следующее мгновение, в момент, когда я, кажется, моргнул, произошел «монтаж»… Между ними оказалась Арханцель. Я вскочил и улыбнулся. Тальцус не двигался с места, рассматривая ее до тех пор, пока глава Гильдии не улыбнулась ему и не обняла, целуя. Она оглянулась на нас и поприветствовала кивком. Каждый почувствовал персональную улыбку и улыбнулся в ответ. Это были минуты какого-то уже непривычного спокойствия и радушия, которые Арханцель принесла с собой с «большой земли». Я уже и забыл, что можно просто радоваться чей-то улыбке. Уходя с площадки, Тальцус показал на пещеру, замеченную ранее. Арханцель обнимала Марго, улыбаясь и узнавая как дела. Еще несколько часов она оставалась такой — инородно спокойной и веселой. Потом же и на псионичке начало сказываться действие того, к чему мы поднимались.
С каждым шагом вверх мы чувствовал приближение чего-то опасного и насыщенного силой. Внутри все переворачивалось.
Наблюдая за спутниками, я пытался сопоставить привычные образы с тем, как проявлялись они теперь. Пытался и понимал, что я не хотел видеть в них что-то большее, чем случайных попутчиков. Боялся понять, впустить в свое сердце и жизнь.
Это напоминало ситуацию с Марго. Когда, не разобравшись в ней толком, односторонне решив, что она мне подходит, я начал претендовать на ее чувства и внимание. Сейчас же будто оказавшись под лупой, раскрывались все остальные.
Ставший, кажется, еще выше и объемнее, давил немым внимательным авторитетом Артур.
Влад — темная лошадка, от которой не знаешь чего ждать — стал еще менее предсказуем. Будто боясь потерять, порвать невидимые ниточки со всеми нами, он суетился и мельтешил всегда в пределах видимости, всегда искусственно веселый, необычайно напряженный и опасливо-задумчивый. С каждым часом Влад все больше напоминал паучка, задумавшего полакомиться кем-то из нас, а кем — он еще не решил.
Макс окончательно ушел в себя, наблюдая за происходящим как бы из-под воды: немо и безразлично. Его эмоции, если они еще оставались в загоревшем дочерна инструкторе, затаивались на незримой глубине безучастных, практически недвижимых серых глаз.
Катя, с каждым шагом вверх, становилась все больше похожа на медузу, которую жестокие дети постоянно тыкают палкой. Не особо подвижная, она то и дело дергалась, оборачивалась, спохватывалась и волновалась. Что угодно: от кривого взгляда брата до подвернутой Марго ноги — все могло вывести ее из себя. И тогда на нас обрушивалась лавина слез и страданий. Могло показаться, что Катька считала себя причиной всего происходящего, такая вина застыла в ее взгляде. Что же было причиной этой вины: непомерное самомнение или материнский инстинкт — понять было сложно. Впрочем, непрестанно кудахтая, девушка не пыталась никого оберегать.
Чем больше я наблюдал за Артуром, Владом и Катей, чем удивительнее была неприглядность проявившихся на Мертвой горе черт, тем более меня удивлял Тимур.
Не зря я полюбил этого парня, так неожиданно и искренне. Не зря лишь ему я смог довериться. Тим стал каменным столбом-указателем. Башней, на которую можно опереться и за которой можно спрятаться от порывов снежных вихрей. В нарастающем волнении, необъяснимом страхе, давящем на всех нас, он оставался изваянием, один взгляд на которое успокаивает. Ни на ком не заостряя внимания, не разговаривая, Тим просто был: как стержень, как шест, удерживающий нашу шаткую компанию в равновесии.
