— Сестра Росвита говорит, что вы украли книгу у женщины по имени Лиат, — сказала Констанция. — Где эта книга сейчас?
Хью распахнул глаза, всем видом изображая невинность:
— Сестра Росвита! Я тревожусь за ее душу, ваша милость. По ее собственному свидетельству видно, что она тоже околдована Лиатано, но бедная сестра этого не осознает.
— Что вы имеете в виду? — потребовала ответа епископ Одила. Она заговорила в первый раз. — В чем вы обвиняете сестру Росвиту? Никто еще не мог упрекнуть ее ни в чем за всю ее долгую службу церкви!
— Разве это не доказывает мою правоту? Она знает об этой книге, потому что украла ее из моего сундука! Или вы считаете, что она украла ее потому, что душа ее тянется к злу? Нет, конечно! Она вернула ее той колдунье, которая наложила на нее чары, чтобы заставить сделать это!
Епископы перешептывались.
— Значит, Лиатано наложила чары и на принцессу Теофану? — скептически спросила Констанция. — Должно быть, у нее и минуты свободной не было — делать столько дел одновременно. Иначе непонятно, с чего бы вдруг принцессе вздумалось обвинить в своей болезни вас.
Он склонил голову, отказываясь отвечать. Зато вперед выступила его мать и пояснила, что принцесса Теофану ревновала к своей сестре. Теофану воспылала к Хью такой страстью, что невозможно было образумить ее. Что же касается вышеупомянутой Лиатано, то она никогда не скрывала неприязни к своей царственной хозяйке, видимо полагая себя ровней принцессам. Она скрывала свое прошлое и была совершенно не похожа на местных уроженцев; она умела писать и читать, к тому же обладала странными знаниями. Сестра Росвита общалась с ней и беспокоилась о ее благополучии. Принц Санглант был буквально одержим ею. Большинство мужчин, с которыми она сталкивалась, восхищались ею, как будто она наложила на себя чары.
— А что вы скажете о происшествии в лесу? — спросила высокомерная госпожа иерарх. — Нет сомнений в том, что стрелы летели именно в принцессу Теофану.
Вперед выступили те, кто видел произошедшее тогда своими глазами. Все сходились на том, что «орлица» выкрикнула предупреждение, когда никто еще толком ничего не заметил, и первой подбежала к поверженной принцессе — и это очень странно. Трудно сказать, свидетельствует это о ее невиновности или, напротив, подтверждает ее участие в заговоре.
— Какие причины были у «орлицы» желать смерти принцессе Теофану? — спросила Констанция.
— А какие причины были у нее, чтобы сжечь дворец в Аугенсбурге? — отозвался Хью.
— Что? — вырвалось у короля.
— История настолько ужасна, что я не осмеливаюсь рассказать. Но придется. — Хью посмотрел на мать, которая стояла рядом с Гельмутом Вилламом и другими приближенными короля. Та кивнула. — Признаю, что в то время я уступил зову плоти. Я не святой, и не всякий раз мне удается победить вожделение. Моя душа несовершенна, и случается, что плоть уступает влечению, хотя душа и не желает того. Когда принцесса Сапиентия во время своего Странствия остановилась в Фирсбарге на ночлег, я был там. Эта ночь превратилась в неделю, а потом и в месяц. Будет неправдой, если я скажу, что не желал этого всей душой… — Хью выбирал слова, помня о том, что отец принцессы сидит рядом. — Принцесса Сапиентия так очаровательна и порывиста… Возможно, я возгордился тем, что она выбрала меня, хотя мне и не следовало уступать зову плоти. Но сделанного не воротишь, и я присоединился к королевской свите. Тогда я думал, что освободился от чар, наложенных на меня в Хартс-Рест, но я ошибался. В свите оказалась она . Ее гнев оказался подобен острому копью, потому что, если она наложила на тебя чары, ты не должен любить никого другого. Но когда она поняла, что мое уважение и верность принцессе непоколебимы, то прибегла к страшным мерам.
— Продолжай. — Король поднялся с трона.
— Она хотела избавиться от принцессы Сапиентии и от ребенка, который стал свидетельством моей страсти к принцессе. В Аугенсбурге она колдовством погрузила всех обитателей дворца в сон, и как я ни боролся с наваждением, как ни пытался воспрепятствовать ей, я был лишь рабом страсти. Я не мог ничего сделать. И она устроила пожар. Это было ужасно! Ужасно! — Хью замолчал, и по залу прокатился испуганный шепот. Убедившись, что достиг необходимого эффекта, он продолжил: — К счастью, мы спасли принцессу и вывели большую часть людей из дворца, хотя я, конечно же, горько сожалею о тех, кого спасти не удалось. Наверное, я никогда не перестану думать о том, что бы случилось, если бы в Аугенсбурге находился весь королевский двор? Что если бы в тот час сам король оказался во дворце? Что тогда?
По толпе пронесся шелест — люди были потрясены представившейся им картиной. Генрих вышел на середину зала и остановился там, в упор глядя на Хью. Король был в ярости.
— Почему ты не рассказал обо всем раньше, еще в Аугенсбурге? Почему молчал?
Хью закрыл лицо руками.
— Я не мог! — воскликнул он. — Я не мог! Вы даже не представляете, какую власть надо мной имела эта женщина!
Генрих скривил губы. Он приложил перевязанную руку к груди и уставился на золотистую макушку Хью, однако было понятно, что его мысли витают далеко отсюда. Потом он перевел взгляд на Констанцию, словно ожидая, что она тотчас вынесет приговор.
Констанция покачала головой — ей явно не понравилось услышанное.
— Но почему принцесса Теофану и особенно сестра Росвита обвиняют именно вас, а не «орлицу» Лиатано? Сестра Росвита и умна, и проницательна. Почему она свидетельствует против вас? Как, впрочем, и сестра Анна из монастыря святой Валерии, которая исчезла бесследно.
— Сестра Анна исчезла, когда ко двору прибыла Лиат. — В голосе Хью проскользнула злость. — Кто знает, может, «орлица» решила, что монахиня представляет собой угрозу, и избавилась от нее? Я опасаюсь самого худшего.
— У сестры Анны была брошь с изображением пантеры, которая исчезла вместе с ней, — возразила Констанция. — Воистину, отец Хью, исчезновение этой улики выгодно только вам, ибо ее существование подтверждает обвинения, выдвинутые против вас.
— Это верно, — согласился он. — Я никогда не осмеливался оспаривать вашу мудрость, ваша милость. Но подобные символы принадлежат не только мне. Как известно, пантера — знак болотистой Австры. — Хью повернулся к Генриху и продолжил: — Что же касается сестры Росвиты, не знаю, какие отношения связывали ее с колдуньей и как та могла повлиять на сестру монахиню. Но я оказался беззащитен перед ней, да простит меня Господь Бог.
Беззащитен! У Ивара сжалось сердце. Он вдруг понял, почему так спокойна маркграфиня Джудит. Он понял все так ясно, словно владел запретным искусством прозрения будущего: он понял, что уже произошло и что произойдет на совете дальше. Сестра Росвита была советником короля, и ее мнение все приняли бы во внимание. Почему же ее отослали в Аосту вместе с Теофану?
