А потом Арон долго сидел у окна в комнате, которую он так долго делил с Полти, и не мог уснуть. Не то у него было настроение, чтобы ложиться в кровать, и к тому же он боялся снова расплакаться. Он думал о матери, потом о Полти, потом снова о матери, потом опять о Полти…
Вонь в комнате исчезла. Кровать была застелена чистыми покрывалами, ковры Боб скатал и вынес. Внизу, на лужайке, было пусто и тихо. В чистом морозном воздухе были слышны только приглушенные голоса двоих патрульных:
— Вертлявый?
— Чего?
— Ты откуда родом будешь?
— Я-то. А из Голлуча. Голлуч-на-горе — еще так называют.
— Красивое местечко?
— Красивее не бывает, варланин.
Арон не без труда представил себе домик на холме. Дымок, вьющий из трубы, ярко горящее солнце. Белые пушистые облака в синем небе, а в траве — большие яркие цветы. На траве — играющие ребятишки.
— И все там такие же вертлявые?
— Не понял?
— Ну, там, у вас, — все такие, как ты, вертлявые?
— А-а-а, вон ты о чем! Кто не вертится, тот крутится — так у нас говорят. Ты бы еще папашку моего повидал.
Солдат по имени Крам шаркнул ногой.
— Вертлявый?
— А?
— Слушай, а на кой хрен нас сюда загнали?
— Чего?
— Ну… топали мы сюда на кой? На кой?
Вертлявый фыркнул:
— Ну, мало ли зачем. Война и все такое прочее.
— О…
Арон не выдержал и закрыл ставни.
* * *
За все то время, что в деревне хозяйничали синемундирники, никто из деревенских жителей в глаза не видел того человека, что теперь стал военным губернатором. И нечего было этому удивляться: солдаты, проделавшие такой долгий путь с юга, тоже ни разу не видели своего главнокомандующего. Все приказы они получали от капитана. Поползли слухи, а когда в деревне стали замечать синюю карету с опущенными шторками, слухи расцвели пышным цветом. Одни говорили, будто Командор — человек больной и ему противопоказаны длительные путешествия. Другие говорили, что он урод или сильно раненный. Третьи утверждали, что командор настолько невыразителен внешне, что предпочитает на людях не появляться, остается кукловодом, дергающим за ниточки.
Как-то раз у ворот проповедницкой двое мальчишек увидели, как солдаты помогают вылезти из кареты какому-то толстяку и пересаживают его на носилки. Толстяк был в прекрасном, расшитом золотом синем мундире и распекал своих подчиненных направо и налево. Он громко жаловался на подагру и размахивал во все стороны плетью, рукоять которой сверкала драгоценными камнями. Кое-кто из подчиненных крепко получил. Было жарко, но солдаты, обливаясь потом в толстых мундирах, тащили толстяка по гравиевой дорожке к дому.
Вот так впервые жители Ириона узнали о том, что их нынешний правитель поселился не в главной башне замка, как жил до него герцог, а в проповедницкой.
Для Умбекки Ренч это явилось святотатством, но только поначалу. Она вспомнила времена Осады. А во времена Осады именно из проповедницкой, покинутой ее законным обитателем, генерал синемундирников управлял ходом военных действий. Умбекка ощущала раздвоение. Она побаивалась синемундирников, но чувствовала, что их дело правое. Ей нужно было определиться и знать позицию, подобающую сложившейся ситуации.
Воспоминания возвращались к ней.
«Ты же все понимаешь, Бекка, верно?»
Ее деверь погладил ее по голове и поцеловал ее глаза той ночью, а на следующий день он предал короля в руки командора Вильдропа.
«Победить должны синемундирники».
Да. Так правильно.
«Сейчас синий цвет — на стороне бога Агониса. Ты же все понимаешь, Бекка, верно?»
Умбекка плакала, но понимала, что деверь прав.
Именно эти воспоминания не выходили у Умбекки из головы в тот день, когда в замок снова явился с визитом капеллан.
— Надеюсь, вы не забыли, любезная госпожа, что я являюсь вестником, эмиссаром моего командира.
Капеллан отвесил Умбекке низкий поклон и изящным жестом показал квадратик визитной карточки. Он даже не удосужился перчатки снять, и почему-то зрелище кремовой карточки в белоснежной руке произвело на Умбекку мучительное, тягостное впечатление.
Некоторое время капитан, прижав визитку к груди, мерил шагами паркет.
Гм-м-м.
Он нахмурился.
Следовало предпринять иную тактику.
Он бросил взгляд в сторону кровати. На этот раз занавески балдахина были подняты. Девушка была очень бледна. Под глазами — темные круги. Рядом, на столике — маленький черный пузырек. Ах да, Фиваль вдруг отчетливо вспомнил свою мать, прожившую целых шесть циклов за закрытыми ставнями в роскошном городском особняке в Агондоне.
Капеллан обернулся, улыбаясь:
— Надеюсь, ваша племянница поправляется?
— Бедняжка Эла! Я боюсь, о выздоровлении тут говорить вряд ли уместно. Исчезновение Джемэни было для нее слишком большим ударом.
Это было правдой. Как долго, как упорно Эла противилась желанию принять снотворное зелье! Но когда бедная женщина решила, что ее сын пропал навсегда, она не смогла удержаться. Бедняжка Эла! Умбекка не смогла удержаться от улыбки. Не такая уж сильная ее племянница, как ей самой бы хотелось. Нет, на самом деле Эла слаба. Слаба! Усмешка Умбекки превратилась в застывшую гримасу.
— Ну а мальчик? — поинтересовался капеллан.
— О, с ним все в порядке! — воскликнула толстуха, спохватившись. — На счастье, Джем ничего не помнит об этих гадких ваганах. Знаете, капеллан, я вот думаю… почему мы вообще терпим этих мерзких людишек в нашем королевстве?
— Вы правы, любезная госпожа! Думаю, и командор бы с вами согласился. Думаю, у вас вообще нашлось бы много общего.
— О? — Умбекка зарделась от удовольствия. Она уже успела разглядеть кое-какие слова на карточке, что не выпускал из пальцев капеллан. Умбекка опустилась на кушетку. Гость тут же оказался рядом с ней. — Верно ли я понимаю, капеллан, что вы желаете мне что-то сообщить?
Белая перчатка метнулась перед глазами Умбекки, кремовая карточка застыла в воздухе. Капеллан проворковал на ухо Умбекке:
— А верно ли я понимаю, любезная госпожа, что вы женщина, заслуживающая положения куда более высокого, чем то, на какое вы себя обрекаете, живя в этой дыре, Ирионе? В нынешнем Ирионе, я хочу сказать. Да и в бывшем — в таком, каким он был в худшие годы.
— Я думаю, вам отлично известно, что хозяин этого замка — мой деверь. Вероятно, вы даже слышали о мисс Руанне Ренч, что была некогда первой красавицей Девяти провинцией? Она была моей сестрой. Мы… двойняшки.
— О, конечно! — воскликнул капеллан, но трудно было сказать, что он имел при этом в виду — то ли то, что этот факт ему был известен, то ли то, что заметил с первого взгляда, что Умбекка — сестра первой красавицы. Он разжал пальцы, и карточка упала на колени к Умбекке. — Полагаю, что много говорить не нужно. Любезная госпожа, на мой взгляд, ваш час пробил. Вам предстоит стать лучом света в новом блистающем мире.
