– Мне нужен полковник Турчин, – мрачно глядя на генерал-адвоката, произнес Линкольн.
– Но ведь он же под арестом. – Смит поглядел с недоумением. – Он преступник!
– Мне он нужен здесь и сейчас, – не обращая внимания на заявление дежурного генерала, продолжил президент. – Слышите, я даю вам полчаса, нет, двадцать минут, Русский Громобой должен стоять здесь!
* * *
Генерал Альбединский с удовольствием сбросил ментик на руки подоспевшего денщика и размашистой походкой направился в зал, откуда слышался печальный звук рвущего душу полонеза.
«Ну почему, почему все так! – не слыша звуков музыки, размышляла Александра Сергеевна Альбединская, в девичестве Долгорукова. – Как может Александр с его умом и тонкостью душевной не понимать, в сколь щекотливое положение он ставит меня, всех нас?! Любимый, на миг оторвавшись от судеб мира, велел мне любить другого, и я пред Богом поклялась в том! Но ведь Петр весьма достойный человек и ничем не заслужил, чтобы его честь и доброе имя были втоптаны в грязь злою молвой. К тому же он, на беду, влюблен в меня! Чем же я могу ему ответить? Как все это больно, мерзко и обидно! Неужели его величество, словно капризное дитя, так желает добиться своего, что ему вовсе нет дела до такой мелочи, как чувства его игрушек!»
Она продолжала музицировать, то ли намеренно не замечая, то ли и впрямь не услышав прихода мужа.
– Браво, браво, Сашенька! – Петр Павлович несколько раз хлопнул в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. – Отменно хорошо!
Александра Сергеевна встала, подошла к мужу и холодно коснулась губами его щеки.
– А представляешь, душа моя? – с места в карьер, как и надлежало отчаянному кавалеристу, начал командир лейб-гвардии гусарского полка. – У меня для тебя имеется презабавная новость: нынче в Офицерском собрании граф Ламберт читал вслух статью из американской газеты. Так вот, там пишут, что некий полковник Джон Бэзил Турчин, именуемый в статье также Русским Зверем и Неистовым Казаком, арестован и отдан под суд за, – генерал наморщил лоб, припоминая точную цитату, – «свирепость, вообще свойственную азиатским варварам». Там еще говорилось, что он в свой полк набрал беглых негров и будто бы возил за собою жену, да так, что однажды сия дама солдат в бой водила! Нелепица, поди, но я вот что подумал: этот самый Джон Бэзил Турчин, командир 19-го Иллинойского полка, не Иван ли Васильевич Турчанинов?
– Навряд ли, – тихо проговорила его жена.
– Но ведь Неистовый Казак… – продолжал настаивать генерал Альбединский, – это так похоже на Ваньку! Воистину, шальная голова!
– Прости, дорогой, мне нездоровится. – Александра Сергеевна плотно запахнулась в шаль из дорогой тибетской шерсти и, повернувшись, направилась в свой будуар. Она не слышала, что еще говорил муж у нее за спиной.
…В тот год она впервые начала появляться в свете и едва ли не сразу увидела Его. Среди рафинированных утонченных аристократов столичного бомонда, среди паркетных гвардейцев полковник Иван Турчанинов выглядел, как паровой фрегат меж прогулочных яхт.
Отважный воин, блестящий выпускник Академии Генерального штаба, он был полковником уже в тридцать три. О нем судачили в салонах, предрекая великое будущее, о нем толковали в штабе гвардии, где появление громогласного казака, подобно Летучему Голландцу, сулило неминуемую бурю тем, кто, по его мнению, смел недостаточно усердствовать на службе государю. Та энергия, тот блеск, с которым он, по общему мнению, совершал всякое порученное ему дело, потрясли воображение юной Александры. Яростный, страстный потомок донских атаманов казался маленькой княжне кем-то вроде героев рыцарского романа, пришельцем из другого, необычайного мира.
Покойный император Николай Павлович, высоко оценив широкие познания Турчанинова в артиллерии и фортификации, приказал ему заняться подготовкой береговых укреплений Финского залива к ожидаемой высадке британского десанта. С этой задачей он справился превосходно, был награжден золотыми часами с бриллиантовым вензелем и личной благодарностью государя. Но что более важно: в скоро подоспевшей Крымской войне англичане так и не решились нанести удар по самому уязвимому, казалось бы, месту России – ее столице.
У романтичной Сашеньки замирало сердце, когда она встречалась взглядом с этим Неистовым Казаком.
Они объяснились в первый день Крымской войны. Она обещала любить его, он просил не ждать, ибо отправлялся в Севастополь, «который вовсе не похож на штаб гвардии».
О его доблести там она узнала позднее из рассказов молодого артиллерийского подпоручика, служившего под началом ее любимого. Этот офицер, описавший в своих «Севастопольских рассказах» кромешный ад, который ему довелось пройти, состоял с ней в дальнем родстве и впоследствии в беседах он не раз живописал отвагу своего командира.
«Милый Левушка Толстой», – печально улыбнулась Александра, вспоминая родственника. Как смешно он ухаживал за ней по возвращении в столицу…
Она прикрыла за собою дверь, уселась на обитый атласом стул перед высоким трюмо и заслонила лицо руками, чтобы не видеть в зеркале, как наполняются слезами ее глаза.
Крымская война смешала все планы, завязала в узел дороги, до того казавшиеся безукоризненно прямыми. Полковник Турчанинов был снова зван ко двору, и не просто зван, а чтобы организовать коронационный парад по случаю восшествия на престол его недавнего начальника по штабу гвардии и доброго приятеля, цесаревича Александра Николаевича. Отныне императора Александра II.
Едва приехав в столицу, полковник Турчанинов узнал о том, что произошло в его отсутствие. Она сама призналась во всем. И не могла ответить на один простой, в сущности, вопрос: как такое могло случиться?! Ей было страшно одиноко, а цесаревич был так победителен… Когда он впервые обнял ее на берегу Царскосельского пруда, у нее кружилась голова, сердце выпрыгивало из груди и хотелось смеяться и плакать одновременно… Теперь же хотелось только плакать. В ушах звучали безучастные слова мужа: «Арестован и отдан под суд!»
Надин Турчин взвесила в руке револьвер. Шестизарядный «Лефоше» был подарен мужем в первые дни войны. Как сказал он тогда: «Война не время для безоружных». Совсем недавно, потрясая этим увесистым, но изящным оружием, она повела в бой иллинойцев на позиции южан. В тот день ее милый Иван лежал в палатке с приступом малярии. А не бросься они тогда в атаку, полк был бы окружен и разбит. Правда, стрелять из револьвера Надин так и не довелось. Муж предупреждал, что при неумелом обращении рывок выстрела может повредить запястье. Обещал научить стрелять, однако не успел. Но ведь, по сути, вовсе не дело ей, врачу, палить в живых людей. Она должна лечить раны, а не наносить их!
