— Мне впервые спокойно, Лесана, — ответил он. — Вот тут, — Тамир легонько постучал ладонью по груди, — тишина будто. Нет боли. Ничего нет. Так хорошо…
Обережница потрясенно замолчала.
…С этого их разговора прошло чуть больше суток, когда навстречу обозу с лесной тропинки выехал мужчина верхом на гнедой кобылке. Незнакомец так радостно замахал торговому поезду руками, что Лесана, напрягшаяся уже, и на всякий случай изготовившаяся к схватке, слегка расслабилась.
— Стойте! Стойте! — незнакомец направил лошадь вперед. — Целитель есть при обозе?
Девушка, наконец, смогла разглядеть его — средних лет, в волосах и бороде — седина. Одет добротно, да и кобылка ухоженная, лоснящаяся, только уставшая, дышит тяжело — бока крутые так и раздуваются.
— Ты чьих будешь? — удивилась обережница. — Откуда тут взялся?
— Из Дальних Враг я. Щуром кличут. На большак на удачу вышел, надеялся обоз какой перехватить…
— Зачем тебе, Щур, обоз? — спросила девушка, незаметно оглядываясь.
Лес был спокоен — пели птицы, ветер гулял в кронах и между деревьев не мелькали звериные тени. Вроде не засидка, но кто знает?
Спиной Лесана почувствовала, как Тамир, ехавший в возке, тоже подобрался.
Впрочем, Щур не заметил настороженности обережников, он торопливо рассказывал:
— Беда у нас. Детская ржа пришла в деревню. Вчера сразу четверо ребятишек померли. Больше дюжины хворают, другие готовятся захворать. Знахарка наша отварами их пользует, барсучьим салом с медом растирает, да все без толку…
В это самое время с хвоста обоза прибежал запыхавшийся грузный мужик в летах. Обережники везли его оказией из Семилова в Славуть. Звали мужика Тропом, был он словоохотлив и добродушен, а нравом, как и телом, мягок.
— Щур, ты что ли? — с недоверием воскликнул Троп и тут же повернулся к Лесане. — То ж братанич мой!
Щур и сам оказался удивлен не меньше Тропа. Сперва только глядел изумленно, а потом торопливо спешился и крепко обнял дядьку.
— Отчего сороку не отослали сторожевикам? — сухо и враждебно спросила обережница. — Тебя спрашиваю. Как допустили такое?
Мужик оторвал от себя причитающего сродника и зло рявкнул, глядя на собеседницу снизу вверх:
— Ты меня не лай! Нашлась тоже! Отсылали мы сороку. Ни слуху, ни духу седмицу уже! Думаешь, от хорошей жизни я на большак попёрся?
С удивлением девушка поняла, что Щур не только устал и напуган, но и едва сдерживает слезы.
— Ну, ну, — смягчилась Лесана. — Уймись.
— Уняться? — мужик поспешно обтер лицо ладонью. — Из тех четверых — моих двое.
Троп охнул, всколыхнувшись всем своим дородством, и запричитал ещё пуще:
— Хранители светлые, горе‑то… горе‑то…
— Далеко до твоей деревни? — спросила обережница.
— Семь вёрст, — глухо ответил Щур. — Может, побольше, может, поменьше.
— Едем.
И девушка махнула рукой, поворачивая обоз с большака на проселочный путь.
— Отчего в соседней веси не попросили птицу? — снова обратилась Лесана к Щуру. — У вас же тут Юхровка под боком.
Мужчина в ответ лишь горько усмехнулся:
— Попросили. Только староста юхровский руками развел, мол, ещё пождите — боязно‑де вторую птицу потерять. Потерпите, авось приедут.
— Вон оно что, — протянула Лесана. — Боязно, значит? Что не поделили вы с юхровскими?
Щур поглядел на обережницу с уважением. Сперва его смутила девка — вой, но теперь он присматривался к ней и против воли проникался почтением.
— Невесту, что же ещё? Невеста та — ныне уж баба с детьми, да и у юхровского головы скоро внуки пойдут, только злая обида у мужика стрелой в сердце засела. Памятлив он на недоброе. А уж как старостой выбрали…
Лесана кивнула. Знавала она таких. Обидчивых. Приклеятся, как смола, со своей досадой, всю душу вымотают. Вспомнить хоть Мируту — дурака пьяного.
…Веси достигли через несколько оборотов.
Солнце уже клонилось к закату, когда торговый поезд, заметно растянувшийся на узкой дороге, выехал к крепкому тыну. Тамир, который ещё на большаке перебрался в последнюю телегу обоза, чтобы следить за лесом, наконец‑то перевел дух. Лесана тоже заметно расслабилась. Добрались без приключений и то ладно.
Деревня встретила нежданных гостей скорбной тишиной. Люди, высыпавшие из домов, были невеселы — своей беды с лихвой, а тут ещё приезжих несколько телег. Всех разместить, накормить — до того ли, когда в каждой избе хворают ребята. Обережница по лицам читала все эти нехитрые мысли.
— На улице заночуем, — сказала она купцам. — Нам не впервой. А людям проще. Тамир, ты…
Она огляделась, потому что колдун, только миг назад стоявший рядом, уже куда‑то исчез.
— Тамир! — девушка настигла его возле одного из домов. — Ты куда?
Взгляд колдуна был угрюмый и… чужой.
— Я детей погляжу, — ответил наузник. — Вдруг, помочь ещё можно.
— Детей? — удивилась Лесана. — Тебе не живых надо смотреть. А мёртвых. Отчитать, упокоить…
— Отчитаю, — сказал он и, обойдя ее, направился к крайнему двору.
— Кто там живет? — спросила обережница растерянного Щура. — Хворые есть?
Мужчина кивнул:
— Мой это двор. И хворых там трое. Кроме тех, которые…
Он сморгнул слезы. Впрочем, собеседница и так все поняла. Следом за хозяином она отправилась в избу.
Здесь было душно от жара печи и горящих лучин, пахло дымом, травами и болезнью. На краю широкой лавки сидела женщина и с ужасом смотрела, как колдун в сером облачении ощупывает её дитя, мечущееся в жару. В тёмном углу висела зыбка со спящим младенцем. На печи сипло дышали двое других занемогших ребят.
— Лесана, — сказал Тамир, даже не поворачиваясь к спутнице, — трав мне принеси. Девясильника, чистотела, щербака, липового цвета, если есть.
Девушка посмотрела на хозяина избы и показала взглядом на дверь. Щур понял молчаливый приказ и подхватив под руки тут же заголосившую жену, выволок её из дому.
— Ивор, — негромко позвала Лесана. — Что ты собрался делать?
Колдун медленно повернулся к собеседнице. Лицо его было застывшим, а взгляд темных глаз остановившимся.
— Ивор, отвечай, — так же тихо сказала девушка.
— Я хочу помочь. Они болеют. Это плохо. — С трудом ответил навий. — Дети не должны болеть и умирать.
Голос его звучал глухо. Вроде бы и Тамир говорит. А вроде и нет.
Впрочем по части сказанного, Лесана с Ивором была согласна, поэтому она выглянула за дверь и кивнула Щуру, ждущему в сенях хоть каких‑то известий:
— Идём, провожу вас. Переночуете у родни.
Хозяйка избы разрыдалась глухо и безутешно, словно ей только что объявили о смерти всех детей разом. Запричитала, повисла на муже.
