Когда ворота закрылись, Тамир услышал, как глухо и тоскливо завыл на цепи Звон. Он тоже с ним прощался. И тоже навсегда.
— Идём, — сказал колдун спутнице.
Она поспешила следом, а потом осторожно, но с надеждой в голосе спросила:
— Тамир? У тебя всё прошло? Ты ведь вспомнил! Значит, стало лучше?
Колдун усмехнулся и ответил:
— Не стало. Просто, Ивор дал попрощаться.
Вдогонку им ласковый весенний ветер донёс отголосок собачьего воя.
* * *
Давненько он так не бегал! Мчался во весь мах. Если бы не удачно выбранный миг… Но всё одно Лесана в долгу не осталась — брошенный твёрдой рукой нож достигнул цели. Острая сталь вспорола шкуру над лопаткой и воткнулась в кость.
Внезапная острая боль подстегнула лучше всякого кнута.
Обережница пустилась было напереём, и Лют подумал злорадно, мол, беги, беги, не догонишь, так хоть согреешься. Но девушка уже через пару шагов остановилась, поняла, что в одиночку, да ещё и вслепую пленника ей не настигнуть. Он утёк в чащу.
С тех пор прошло несколько ночей. Рана не затягивалась, а плоть вокруг неё вспухла и сделалась горяча. Боль мешала идти. Однако Лют старался не замечать её. Острый нюх вёл его через чащу. Следовало спешить. Жаль, силы заканчивались быстро и ночи были коротки. А ещё его мучила жажда. Дурной знак.
Несколько раз он перекидывался человеком. Щупал разверстую воспаленную плоть, с сожалением понимал, что дело, пожалуй, худо. Сама по себе рана была пустяковая, неглубокая. Но нанесла её Осенённая… и это всё меняло.
Он пил из каждого ручья, из каждой лужи и бочаги, попадавшейся на пути. Однако жажда становилась только острее, а рана раскалялась и полыхала, будто под шкуру насыпали углей.
Серой речки беглец достиг совсем обессилевшим. Отыскал отмель и упал в воду. Холодный поток студил рану, отчего плоть горела, словно её прижигали каленым железом. Впереди лежала вторая половина пути, сил на которую у волка уже не осталось. Ну, Лесана, спасибо тебе…
По счастью, кое — где уже полезла первая трава — робко, несмело, будто опасаясь внезапных заморозков, она проклевывалась из чёрной земли, тянулась вверх.
Выбравшись на берег, Лют припал носом к земле и отправился на поиски.
Нужное он нашел не сразу, но нашел! Перекинувшись человеком, осторожно срывал тоненькие, ещё не вошедшие в силу нежные былинки, жадно жевал, выплевывал на ладонь, а потом, извернувшись, закладывал в рану. Стало будто бы легче. Приглушенная боль сделалась терпимой. Он добрел до густого подлеска, забрался в ельник и уснул мертвецким сном.
Проснулся оттого, что проголодался. Потрогал рану. Болит. Но будто бы тише. Снова выкупался, на этот раз не волком, а человеком. Очистил воспаленную плоть, заложил свежепережёванной травяной кашицы. Напился. Хорошо…
Оставшийся путь беглец преодолел за несколько ночей. Торопился, как мог, ибо понимал — ещё немного и трава перестанет помогать. До Переходов он мчался две седмицы и достиг их тощим, со впалыми боками, облезлой шкурой и раной, вспухшей от гноя.
Возле Черты, наведенной Осенёнными, он не столько услышал, сколько почувствовал, что скоро его встретят. Так оно и вышло.
Из‑за высоких деревьев выступили двое. Кровососы.
— Стой! — приказал один — крепко сбитый широкоплечий, с грудью выпуклой, словно бочка. — Кто такой?
Лют, собрав остатки сил, перекинулся и поднялся, пошатываясь, на ноги.
— Чего орешь, Велига? Я это.
Велига присвистнул, оглядывая оборотня.
— Тю! Тебя что — собаками травили?
Волколак усмехнулся.
— Травили. Серый‑то в Переходах?
Мужчина кивнул:
— Здесь. Только не жди, что он тебе порадуется. Мара бросила стаю, а про тебя говорят, будто ты на побегушках у Охотников.
— Кто говорит? — спросил Лют, хромая вперед по тропе, к пещерам.
— Много кто, — ответил страж Черты ему в спину. — Много кто…
— Ну, пускай в лицо скажут, — небрежно отмахнулся оборотень и добавил: — Если не забоятся.
Велига покачал головой. По чести говоря, забояться Люта в нынешнем его виде мог только едва ставший на лапы щенок. Впрочем, кровосос промолчал. А про себя подумал, что жить волку осталось меньше оборота.
…Темнота и прохлада пещеры после запахов и сумерек освещённого луной леса, показались Люту тоскливыми. Звериные тени выступили из мрака, окружили. Пришлеца обнюхивали жадно, с недоверием. Он стоял, не шевелясь, позволяя волкам разглядеть себя, вобрать все запахи, которые он принес.
Наконец, один из хищников обратился человеком.
— Лют, да ты никак вспомнил, что у тебя есть стая, — насмешливо сказал молодой мужчина с копной спутанных кудрей на голове.
— Я об этом не забывал, Кудлат, — ответил волколак.
Собеседник усмехнулся:
— Вот как? А по лесу ходят слухи, будто ты ездил при обозе, и тощая девка нацепила на тебя ошейник, словно на пса.
Лют смерил оборотня тяжелым взглядом и произнес:
— Девка та была Охотницей, а ошейник наузом — дёрнешься на шаг в сторону, душить начинает. Я не такой отважный, как ты, Кудлат. Мне пожить хотелось.
Кудлат в ответ на это промолчал, только смотрел на пришлеца с насмешливым прищуром.
— Чего? — спросил Лют, когда ему прискучило стоять столбом. — Нравлюсь что ли? Никак не налюбуешься.
В ответ собеседник покачал головой:
— У Серого к тебе будет много вопросов.
— А у меня не меньше ответов. Веди.
Они двинулись вниз по круто уходящей вглубь пещеры каменистой тропе. Лют спиной чувствовал внимательные взгляды хищников, крадущихся следом. Ближняя стая Серого. От них снисхождения не жди и слабины не выказывай, не то сожрут.
Весть о возвращении Мариного брата достигла нижней пещеры прежде него самого. Волки стягивались со всех концов, кто в зверином, кто в человечьем облике. Подходили, принюхивались, тыкались мокрыми носами в руки, в живот, в ноги. Иные брезгливо чихали и сразу же отходили. Этих он запоминал.
— Ишь ты… — послышался спокойный ровный голос. — Кто припожаловал. А чего ободранный такой? Чтоб разжалобить?
— Ага, — ответил Лют. — Две седмицы сюда через чащу нёсся, чтоб ты пожалел.
И он опустился на лежащий рядом валун.
Серый стоял напротив, скрестив руки на груди. Взгляд у него был колючий, изучающий. Но чего Люту скрывать? Он весь тут. Хочется, пускай смотрит.
— Тревожные слухи дошли до Переходов, — тем временем вкрадчиво сказал вожак. — Ты с Охотниками снюхался. Путешествовал с ними аж от самой Крепости. На коротком поводке у девки Осенённой ходил, выводил её на стаи. Поди, и языком мёл так, что до корня его стесал?
