Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...
И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль — о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.
Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.
Служанка всхлипнула.
— Ну, ну, — успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. — Не так уж это было и неприятно.
— Приятно, — вздохнула служанка.
— Госпожа Ронуэн все понимает, — заверил Адобекк. — Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.
— Тогда ладно. — Девушка вдруг совершенно успокоилась. — А вы подарите мне жемчуг?
— Ну, может быть, что-то другое... — начал Адобекк.
— Мы так не договаривались! — Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.
— Молчать! — рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. — Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.
— А, — сказала девушка. — Ну тогда ладно.
Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.
— Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, — сказал он. — Это крайне важно. У вас есть одинаковая?
— Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... — начал Ренье.
Дядя перебил его:
— Отлично! Несколько комплектов. Дорожная — в первую очередь. Затем — для приемов, два или три платья. И домашняя.
— Даже домашняя? — удивился Ренье.
— Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, — продолжал, не слушая его, Адобекк. — А где твой брат? Сочиняет?
— Да.
— Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.
И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.
В столице братья были только один раз, давно — в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье — восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.
Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.
— Ого-го! — орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. — Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!
— Это Адобекк, — сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.
— Ронуэн, кроткая голубка! — надрывался Адобекк снизу.
— Вы пьяны, брат? — осведомилась госпожа Ронуэн.
— Естественно! — Адобекк подпрыгнул и захохотал.
— Я открою вам завтра, — объявила Ронуэн, — не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.
И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.
Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.
Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.
— Я за вами, дети! — заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.
Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.
— Сдавайся! — крикнул он.
Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.
Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:
— Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...
— У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу — вот и вся причина! — сообщил Адобекк, сидя на полу. — Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.
— Клавикорды можно взять? — тотчас спросил Эмери.
Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.
— Несомненно! А ты, дружок? — обратился он к Ренье. — Что возьмешь с собой ты?
— Самое важное, что у меня есть, — это я сам, — сказал Ренье.
— Великолепный ответ! — вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.
И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.
Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал — как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.
А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.
Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.
За первым предместьем начиналось второе, третье — и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше — дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.
