пустоту и не пережила бы крушения школы.
Орион почти выскользнул у меня из рук, я будто цеплялась за нечто нематериальное, еще одно магическое чудо, выстроенное в пустоте. Но я не отпускала. Я удерживала Ориона, Шоломанчу, колеблющиеся над бездной далекие анклавы, которых даже не видела, – удерживала все волшебные сады в мире, опирающиеся на крошечную точку в пустоте, где находился чреворот.
– Ты уже мертв, – сказала я. – Но я прошу тебя – останься. Останься с нами и защищай всех магически одаренных детей на свете.
Три заклинания я соединила в одно – ужасную, убийственную правду, которую нужно было сказать чревороту, страстное желание создать золотое убежище и прекрасную ложь, на которой покоилась Шоломанча. И в это заклинание я влила всю ману, которую дал мне Шаньфэн, – ману, которую скопили, чтобы выстроить школу для спасения детей. Труд, который пытался взять на себя Орион.
Я повторила санскритское заклинание из книги сутр, которое просто означало «останься», потом Лю сказала то же самое по-китайски, как в Пекине, и Аадхья в третий раз произнесла вместе со мной по-английски «останься и будь убежищем». Я чувствовала, как по мне пробегают все новые разряды. Миранда, Антонио, Эман, Катерина присоединились к нашей цепочке, встав позади Хамиса, а потом нас вдруг встряхнуло, как от удара молнии: за ними встал Ли Шаньфэн.
Я ахнула от прилива силы и повторила: «Останься», хотя уже не слышала собственного голоса – к нам присоединялись новые руки и новые голоса, весь шанхайский лагерь, и сила вливалась по цепочке в меня, а затем сквозь шум послышался голос Лизель:
– Не надо в одну очередь! Подойдите ближе и разойдитесь веером!
Она пробралась через толпу и положила руку мне на спину, став первой в новой цепочке. Рядом с ней был Элфи, он тоже потянулся ко мне; за свободную руку его держала Сара. За спиной у Элфи встал его отец. Маги из обоих лагерей теперь толпились вокруг, и все хором говорили «Останься», громче и громче, а Шоломанча и Орион оба содрогались на своем основании.
Орион становился все тяжелее и тяжелее, словно я пыталась удержать его вместе с целой школой, со всеми прочими анклавами, которые на него взвалили, в мощном потоке краденой маны, который стремился прочь. Однако те, кто стоял позади меня, тоже пытались удержать Ориона и школу – и наконец подошли Офелия и Балтазар. Но они не встали в цепочку – они направились прямо ко мне и положили руки на плечи Ориону, рядом с моими.
И тогда Аадхья, моя милая Аади, первой бросившаяся ко мне, стиснула зубы и тоже коснулась Ориона; следом и другие начали за него цепляться, равномерно распределяя тяжесть и вливая ману. Мы все держались за Ориона и повторяли раз за разом «Останься» на всех языках мира, и из вырезанных в полу надписей у нас под ногами лился золотой свет, соединяя слова в единое целое, и скоро он заполнил пещеру, теплый, полный надежды, и Орион подался вперед – как человек, который только что обрел опору под ногами. Он ахнул, потянулся ко мне, коснулся руками моего лица и произнес хриплым, срывающимся голосом:
– Я останусь, Эль, я останусь. – И поцеловал меня сквозь слезы.
Таксист высадил нас с мамой у ворот в конце переулка, и как только мы вышли, с деревьев сорвалось облако зеленых птичек. Мы подождали, пока такси уедет, а потом открыли калитку и вместе вошли во двор. Шел мелкий дождь, но мы не стали открывать зонтики – морось и прохладный ветерок приятно холодили кожу в жару. Мы не торопились. Мама все больше притихала по мере того, как мы шли дальше; в такси она несколько раз закрывала глаза, чтобы помедитировать. Теперь она не останавливалась, однако взяла меня за руку и крепко ее сжала.
Мы не дошли и до полпути, когда моя бабушка побежала по дорожке нам навстречу, как будто лежала в засаде, не сводя глаз с дороги; возможно, ее предупредили птицы. Она остановилась в нескольких шагах и помедлила, наполовину вытянув руки и глядя на нас влажными, полными сомнения глазами; мама глубоко вдохнула и выдохнула, сознательно отринув страх и боль, выпустила меня и сама шагнула вперед, раскрыв объятия. Ситабаи буквально бросилась к ней.
В первый вечер Ситабаи с дедушкой устроили тихий ужин в своей гостиной; на следующий день нас пригласили другие родственники, двоюродные и троюродные братья и сестры, которые были всего на несколько лет старше меня. Сборище постепенно увеличивалось, и наконец вся семья собралась за пиршеством во дворе.
Мама целое утро сидела и разговаривала с Дипти, а потом отправилась в джунгли, к маленькому водопаду, который показал нам дедушка – он сказал, что папа любил это место. Мама провела там весь день и вернулась, не то чтобы вполне спокойная, но словно наполненная. Она обняла меня и шепнула:
– Я рада, что приехала.
Я сама еще сомневалась, но подумала, что, наверное, нужно просто приезжать и дальше, чтобы окончательно убедиться.
По крайней мере, один раз точно. Я откладывала это сколько могла. Я снова спала с сутрами под подушкой, как в школе. Но прошлым вечером, когда посуду и маленьких детей унесли мыть и укладывать, я наконец заставила себя достать сутры из шкатулки; я отнесла их Дипти, которая сидела в своем укромном уголке двора, наслаждаясь приятным ветерком, веявшим сквозь щели.
Она положила сутры на колени и перелистала до самого конца, до аккуратного постскриптума, который написала Лизель, заполнив целых десять страниц диаграммами и новыми заклинаниями. Я провела почти месяц, работая над ними вместе с ней, Лю и Аадхьей, по большей части в лондонском анклаве, и непрерывно мучаясь тошнотой от ужасного присутствия чреворотов, которые все еще бродили где-то в мире, бесконечно пожирая своих жертв.
– Я не могу помочь тебе с Мюнхеном, – сказала я, намереваясь выяснить, чего Лизель хочет за свою помощь, но та раздраженно отмахнулась, словно многолетняя мечта могла и подождать, и сказала:
– Ладно. У нас есть дела поважнее.
И я была частью «нас», о которых шла речь в этой фразе.
Элфи убедил отца впустить нашу компанию, чтобы мы могли осмотреть основание лондонского анклава и вместе составить план реставрации. Первый диск находился в зале совета, в самом сердце старой римской виллы, глубоко внизу, и был вырезан из известняка; в течение веков он размягчился, и латинские заклинания по краям стали неразборчивы. Базальтовые плиты времен норманнского завоевания и тюдоровской эпохи находились под огромной библиотекой
