Движения колдуна были точными и отрывистыми, лицо разрумянилось то ли от жара печи, то ли от той страсти, с которой он взялся за работу. Он брал травы, не глядя, но при этом, точно зная, каких и сколько надо, отправлял ломкие былинки в горшок, а длинные пальцы скользили по горловине, рассыпая искры Дара. Губы что-то шептали…
Обережнице сделалось жутко. Волоски на затылке зашевелились от давно позабытого животного страха и липкий пот выступил между лопаток. Мужчина, стоящий напротив, больше не выглядел человеком. Серебристые линии, что снова проступили под смуглой кожей, мерцали и вспыхивали, змеились по рукам, шее, слабо тлели сквозь одежду… Будто древний мёртвый Дар тёк по жилам человека, являя свою страшную силу.
Поглощенный приготовлением зелья, навий не замечал ничего вокруг, ни на что не отвлекался. Однако Лесана понимала, если она сделает хоть что-то, чтобы помешать ему, он, пожалуй, попытается убить, не задумываясь. Безумие слышалось в его лихорадочном шепоте, оно же сквозило в отточенных движениях, отражалось в потемневших глазах…
Девушка скользнула к лавке, на которой затихла, забывшись тяжелым сном, девочка лет восьми-девяти — тоненькая, потная, с безобразными свищами по телу. Дышала она сипло, прерывисто. Лесана потрогала выпуклый лобик Горячий. Аж полыхает.
В глубокой миске, что стояла под лавкой, оказалась вода с уксусом. Обережница уже потянулась к ней, но колдун сказал:
— Не тронь. Я сам, — он достал из печи булькающий горшок и пояснил: — Ты не знаешь, как.
Лесана смотрела на собеседника исподлобья. Ивор не мог ей навредить, это уж точно. Защитная реза и сейчас сияла под серой рубахой. А коли навий знает, как помочь, почему бы ему не позволить? Целителя им не дозваться. Силы же обережницы хватит, чтобы вылечить одного-двоих, но не на всех ребятишек деревни.
Тем временем колдун снял с кипящего горшка крышку, достал из-за пояса нож, рассек ладонь и, щедро роняя кровь в исходящее паром варево, забормотал слова заклинания. Дар сиял ослепительно и вместе с рудой тёк в снадобье.
— Ты уверен, что… — начала было обережница, но наузник прервал её.
— Уверен.
Он перелил кипяток в большую миску, долил ковш холодной воды, снова провел по краям пальцем, заставляя Силу искриться на поверхности и медленно оседать в зелье.
Лесана лишь потрясенно наблюдала происходящее.
Ивор влил девочке в пересохший рот ложку отвара, тем же самым отваром, но перелитым в миску поменьше, протер свищи и язвы, а потом пробежался пальцами по маленькому телу, рассылая Дар.
Затем настал черед двоих мальчишек постарше, которые лежали на печи. После этого колдун склонился над зыбкой, что висела в углу. Младенец спал и на вид был здоров. Но Ивор рассудил иначе. Он выпростал из пелёнок недовольно запищавшего мальчонку, обтёр, общупал с головы до крохотных ножек и напоил горькой травяной настойкой, отчего ребёнок взялся кричать ещё истошнее. Но обережника это не смутило, сноровисто он завернул малыша в сухую холстинку и сунул вопящий сверток в руки Лесане.
— На, держи. Уйми только.
Девушка едва перенять успела.
У неё на руках младенец сразу же замолчал, почмокал маленьким ротиком и уснул, словно не исходил на крик ещё несколько мгновений назад. Обережница положила мальчонку обратно в зыбку.
— Я по другим избам пойду, — сказал тем временем Ивор, беря в руки горшок с отваром.
— Спятил? — Лесана заступила ему дорогу. — Ночь уже. Только перепугаешь всех.
Колдун смотрел на неё тяжелым немигающим взглядом.
— Пропусти.
— Если и пойдешь, так только со мной. Понял?
Он с неохотой кивнул.
…В жизни Лесаны, не такой уж обычной, как у иных, не было, пожалуй, ночи страннее. Навий неведомым чутьем угадывал избы, в которых находились больные дети, девушка стучала в двери и понимала, что люди, там внутри, обмирают от ужаса. А когда обережники появлялись на пороге, несчастные не знали — радоваться им или бояться…
До утра обошли всех и с рассветом вернулись обратно в избу Щура.
Голодный младенец орал в зыбке — красный от натуги и по самые уши сырой, тогда как его старшие братья и сестра спали таким крепким сном, что докричаться их меньшой не мог, как ни старался. Жар у детей пошёл на убыль, свищи зарубцевались.
* * *
Лесана решила, что злость в ней будет тем сильнее, чем меньше она поспит. А вот Тамир — бледный и обессилевший — едва поднялось солнце, завалился спать в телегу. Укрылся с головой войлоком и был таков. Резу ему обережница подновила уже спящему. Он даже не поморщился, хотя рана, которую терзали изо дня в день, была воспаленной.
Девушка же запрягла лошадь и отправилась в Юхровку. С ней увязались и несколько купцов из обоза, в надежде хоть за короткий срок сторговаться с юхровскими по каким-никаким мелочам.
Весь расположилась в трёх верстах от Дальних Враг. Ладное поселение — большое, светлое, на берегу старого лесного озера. Красиво здесь было. Особенно нынче — весной. Густой ракитник, покрытый молодыми серебристыми листьями, окаймлял берег, а по черной воде бежала мелкая рябь, на которой покачивалось отражение высоких сосен, неба и облаков. Хорошо как… Что только людям надо?
Четверых путников, в сопровождении обережницы, приняли со всем почтением. Юхровский староста — статный седовласый мужик с красивым лицом и ухоженной окладистой бородой — низко кланялся, зазывал гостей в избу, хотя в душе не понимал, откуда вдруг взялись странники, и что им понадобилось в его маленькой веси. Впрочем, Лесана не заставила деревенского голову томиться в догадках.
Девушка спешилась и спросила вроде бы дружелюбно:
— Как звать-величать тебя, уважаемый?
Мужчина с достоинством ответил:
— Честом.
— Так это ты, Чест, соседней веси в сороке отказал, когда к тебе обратились? — спросила Лесана, постукивая по голенищу сапога нарочно прихваченным с собой кнутом.
Староста, видать, понял, что дело для него принимает дурной оборот, и сошёл с лица. Однако на то он в деревне и главный, чтобы достоинства не терять и в грязь лицом с размаху не падать. Нашёлся быстро.
— Ты не гневайся, госпожа, — заговорил мужик мягко, ласково. — Ведь не со зла не отдал. У меня тут сорок дворов. Своей ребятни не перечесть. А из Враг сорока улетела, пождать лишь и надо было. Мне-то как деревню без вестницы оставить? Оборотни лютуют, кровососы… Да и хворь та же могла нас стороной не обойти. Боязно.
Лесана глядела на него и думала: вот как так? Ведь такой же муж, отец. У самого, поди, семеро по лавкам. Ведь не глупый мужик, и не совсем бессовестный. Бессовестного да глупого не выбрали бы старостой. Так отчего не помог? Отчего отвернулся? Да не просто отвернулся — оттолкнул. Таких же людей, как он сам — с детьми, с бабами. Почему? Боязно, видите ли. Ну что ж…
