В небольшом кружочке, образованном сгрудившимися людьми, стояла маленькая девочка в окровавленной рубашке, едва доходящей ей до колен. Ее головка с длинными растрепанными волосами была приподняла к верху, а глаза смотрели прямо перед собой. Старшина подошел к ней и молча схватил ее в охапку.
— Давай, — прошептал он, укутывая девочку чьим-то одеялом. — Сейчас, Машулька, тебе станет теплее… Хорошо будет. Согреешься. Чего носиком хлюпаешь? — девочка еще сильнее прижалась к нему, вцепившись в его одежду. — Матрена, давай-ка за нами. Поможешь, если чего…
В жарко натопленной землянке он попытался снять ребенка с груди, но у него ничего не вышло. Та начинала задыхаться и с силой обхватывала ему шею.
— Ну, не плачь, кроха, — шептал старшина, гладя ее по голове. — Что там с тобой случилось? Расскажи нам, не бойся. Где тёти, что с тобой были? — всхлипывания стали еще громче.
— Что ты, старый, дитятю умучал? — всплеснула руками повариха. — Не видишь, плохо ей! У! Дубина! Руки свои убери, — Голованко, безропотно передал девочку женщине. — Иди ко мне, солнышко… Вот, вот, так. Сейчас мы тебя умоем, причешем, накормим, — та доверчиво потянулась к ней. — Смотри-ка, что у меня есть. Это тебе! Бери, бери! — в маленькую ручонку лег какой-то крошечный блестящий сверток. — Молодец! Видишь, как блестит… Красиво? Вот…
— Прямо, как у тети Агнешки, — пропищала девочка, любуясь небольшим колечком на своей ладошке. — Такое же жёлтенькое… как солнышко прямо. И теплое! — она любовалась небольшим кусочком золота, вертела его и так и этак, а потом, вдруг грустно сказала. — А у тете Агнешки колечко дядя забрал.
Старшина встрепенулся и выразительно посмотрел на повариху — мол, давай, спрашивай ее дальше. Та в ответ грозно сдвинула брови.
— У какой плохой дядя, — прекратив безмолвный разговор, погрозила она какому-то неведомому человеку. — Вот как увижу его, то сразу заругаю. Вот так-то, козочка моя. Прямо сразу и поругаю!
— Не поругаешь, — грустно прошептала девочка, зажав кольцо в кулачке и еще сильнее прижимаясь к Матрене. — Он же фашист. У него вот такое ружо, — кулачком она сделала неопределенное движение, которое, похоже, должно было показать размер этого самого оружия. — Он возьмет и застрелит нас.
Подвинувшись по лавке к ним чуть ближе, Голованко вновь просемафорил взглядом, призывая действовать по активнее.
— А тетя Агнешка там осталась, — продолжала рассказывать девочка, хотя у нее так и ничего и не спросили. — Я ее позвала, а она не идет…, - она немного заерзала, пытаясь закутаться в накинутую на нее шаль.
— Знаешь, что Матрена, — проговорил Голованко, для которого с самого начала было понятно главное, что обе женщины уже давно мертвы. — Иди к себе и отогревай дитя, а я пока покумекаю. И Сергея кликни.
Спустя несколько минут в землянке вновь сидели Сергей и старшина. Между ними разгорелся яростный спор по поводу того, что делать… Дым от жутко воняющего самосада, разбавленного какими-то листьями, заполнил почти все помещение. Среди него проступали склонившиеся на столом фигуры, время от времени начинавшие обсуждать очередной вариант.
— … Степаныч, мы же наскоком, — практически всем телом навалившись на стол, убеждал командира Сергей. — Их там в селе с десяток не больше. А мы так ужом, раз и в дамки! — рука партизана прочертила извилистую линию и в конце резко стукнула по доске. — Путь из города к этому чертову дубу лежит через это село. Они же точно там проходили! Я уверен, старшина! Возьмем, да хорошенько так, по-пролетарски порасспросим… Не сомневайся, все расскажут.
Голованко лишь хмурил брови, выпуская очередной клуб дыма. Спор у них шел уже давно и он ни как не мог согласиться с предложенным планом. «Этих чертей, конечно, надо наказать, — размышлял он, продолжая рассматривать заводившегося все сильнее Сергея. — Наказать так, чтобы запомнили, чтобы до самых потрохов проняло…, - он сам с трудом сдерживался, чтобы, схватив первую попавшую винтовку, не броситься в город, но его останавливала лежавшая на нем ответственность за отряд — за мужчин, женщин, детей. — С одной стороны он дело предлагает. Нападем на эту комендатуру с ночи и выясним у этих прихлебателей, кто да зачем у них проезжал сегодня. А потом, глядишь сыщем и их… Но, вдруг, ждут… Не спроста, ведь они поперлись в лес?! Никогда такого не было, что бы они крошечными отрядами по лесам шарились! Всегда лес боялись. А тут на тебе, наведались….».
— Командир, мы же совсем забыли о нем! — он выразительно ткнул вниз (этим жестом в последнее время очень многие стали изображать их покровителя). — С Агнешкой же мать его пошла! Я, пока вы тут с Машкой сидели, у баб спросил, с кем та ходила. Говорят они, что Фекла уже давно подбивала нашу учительницу до дуба дойти…
— Значит, Фекла тоже там осталась… Вот тебе на, — трубка чуть не выпала из его рук от этого сообщения. — Так какого же лешего он смотрел?! — мысль, что Андрей просто «стоял» рядом и смотрел, как издеваются над его матерью, просто не укладывалась в его голове. — Вот дела-то… Как же он так? — бормотал он, не надеясь услышать ответ.
— Не трави душу, старшина, — глухо прозвучал новый голос. — Не знал я.
Вздрогнувший всем телом Сергей отпрянул от стены, спиной к которой сидел. Обернувшись, он смотрел, как ее край, закрытый толстыми досками, начал со скрипом выдавливаться внутрь землянки. Медленно, со скрипом, двух-сантиметровые доски прогибались, пока, наконец, с хрустом не переломились.
— Черт! — вскочил со скамейки Голованко, обсыпанный с головы до ног немного влажной землей. — Что…?
На глазах изумленных партизан, никак такого не ожидавших, из разворошенного угла вывалился какой-то сверток. Небольшой, с детский мячик, комок перекрученных веток и корней подкатился к ногам командира и, коснувшись стоптанных сапог, замер.
— На месте старого лагеря лес горел, — вновь зазвучал голос, как всегда звучавший словно из какой-то глубокой пещеры. — Почти все там выгорело, — в этот раз в его голосе прозвучала настолько ясно ощущаемая боль, что проняло обоих партизан. — … Больно мне было, — его речь звучала медленно, короткими рубленными фразами, разделенными небольшими перерывами. — Так больно, как никогда, — старшина тем временем осторожно взял в руки плетенный комок. — Все сгорело до самой земли… Стволы деревьев, ветки, даже корни сожгло…
— Что это? — спросил командир, дождавшись очередного молчания. — Патроны?
— Патроны? Это было бы слишком просто, человек, — Голованко вытянул из клуба несколько гибких прутьев, однако тот держал форму. — …, Знаешь, я уже давно думать забыл, что такое быть человеком. Иногда мне даже казалось, что таким я был всегда, но сегодня мне напомнили о том, кто я и кем был…, - неожиданное откровение насторожило людей. — Когда жгли лес я почувствовал такую боль, такую злость, что удивился сам себе! Это было новым для меня чувством… Я моментально забыл обо всем! Вокруг меня бушевал странный зеленоватый огонь, буквально на глазах пожиравший все окружающее. Он не просто горел, он охватывал дерево со всех сторон и…
От шара отошли еще несколько прутьев и стало заметно, что внутри что-то лежало.
— … Это была такая ярость, — голос уже не звучал, он шипел. — Просто настоящее безумие, которое я с трудом сдерживал в себе…
Голованко подковырнул пальцами еще один пруток, и, наконец, шар распался, выпустив на столешницу ком земли.
— Ладно, хватит, — казалось, Лес встрепенулся. — Я слышал о чем вы тут говорили. У меня есть кое-что получше! Это будут такие поминки… Разломи ком. Здесь с землей перемешаны семена. Вон они! Их нужно лишь добавить в еду, и все!
Глава 77
Отступление 19.
Реальная история.
Около десяти километров западнее станции Н… Направление железнодорожной ветки на Барановичи. Патруль движется на мотодрезине.
— Еще немного и будем дома, — причмокивая толстыми губами, побормоталсидевший на краю дрезины немец с рябым одутловатым лицом. — Лишь бы опять ни какой дряни на рельсы не положили.
