— Приветствую, — произнесла она красивым контральто. — Вы поступили разумно, сэр Ричард.
— Надеюсь, — ответил я.
Она улыбнулась, я наконец-то увидел в ее глазах злое торжество.
— Я рада, — сказала она с одобрением, — что вы, сэр Ричард, всё-таки решили последовать доводам рассудка. Разумные люди должны договариваться, а вы, как теперь вижу, разумный человек.
Я кивнул:
— Да, я тоже так считаю.
Она продолжала всматриваться с тем же напряженным вниманием, в глубине глаз мелькнуло что-то вроде опаски.
— И всё-таки, благородный сэр, что-то я не слышу обвинений.
Я пожал плечами.
— Зачем?
— Зачем? — повторила она. — В самом деле, зачем? Но глупцы сотрясают воздух, обвиняя в коварстве, предательстве, нарушении клятв... хотя как я могу нарушить то, что и не собиралась делать? Даже записанные договора можно нарушить, если потерь меньше, чем прибыли... — Я кивнул:
— Вы правы, я не из тех глупцов. — Она прищурила глаза:
— Рада. Тем выше моя победа.
— Еще бы, — согласился я. — Ты провела всех очень хитро. Даже Бриклайтов. Давно такое задумала?
Засмеявшись, она покачала головой:
— Нет, конечно. Вообще не думала. Их семья казалась абсолютно надежной и несокрушимой. Но умные люди всегда наготове и не упускают подвернувшийся шанс. Когда ты их начал убивать одного за другим, я ощутила, что могу сорвать главный выигрыш. И я сделала свой ход...
Лицо ее разрумянилось, она была хороша, очень хороша, а на меня смотрела, как на поймавшуюся в сети большую жирную рыбу.
— Здорово, — сказал я с горечью. — Ты всё разыграла просто... безукоризненно. И провела всех. И сейчас на твоем лице такой восторг, что тебе даже мужчины не нужны, чтобы получить полное удовольствие... Это все от власти?
Она кивнула:
— Ты прав. Ты настолько хорошо всё подмечаешь, что я... гм... начинаю подумывать... а не составим ли мы идеальную пару? У меня теперь есть огромное богатство, у тебя — титул. Женщине нельзя быть одинокой в этом мире, а ты вполне, вполне...
— Для прикрытия?
Она растянула губы в усмешке:
— Милый, ты же понимаешь, что если сумела всех переиграть, то главная роль должна быть у меня!
Я подумал, спросил в удивлении:
— Но почему думаешь, что после свадьбы я тебя не удавлю? И тем самым не заполучу все твои богатства?
В ее глазах на миг метнулся испуг, затем засмеялась легко и весело:
— Нет, ты — рыцарь! Ты благороден. Ты не обидишь женщину. Вон как бросился защищать ту, что всего лишь кормила тебя обедами и, возможно, согревает постель своим телом. И меня пальцем не тронешь...
— Потому что это неблагородно?
— Да, — подтвердила она, — это неблагородно.
— Как хорошо, — сказал я с улыбкой, — иметь дело с благородными?
— Очень, — ответила она, вернув мне улыбку, — вы не бьете в спину.
Я вздохнул:
— Из-за этого рыцарство и погибнет.
Я с силой ударил ее в лицо. Кулаком. Голова ее мотнулась, я услышал треск. Из ноздрей кровь хлынула широкими потоками. Ее отбросило к стене, она прижала обе ладони к лицу, кровь забрызгала их до локтей.
— Ты... — прошептала она, — ты посмел...
Ноги ее подогнулись, но я не дал сползти по стене. Мои пальцы ухватили ее за роскошное платье на груди, прищепив и плоть, придержал и нанес второй свирепый удар.
Она рухнула на пол, я ударил ногой в живот. Она попыталась отползти, я шел следом и бил ногами, пока не распласталась бессильно.
— Ну как? — поинтересовался я. — Может быть, всё же лучше сидеть дурой у окошка?
Она с трудом приподнялась, села, опираясь спиной о стену. Обезображенное лицо в крови, белое платье в красных пятнах, красные струйки бегут из расплющенного носа, капают с подбородка и стекают по рукам. В глазах страх и ненависть, но прошипела, как огромная змея:
— Ты... ты умрешь!.. И ребенок умрет!..
— Не умрет, — ответил я. — А вот ты — да.
— Нет, — сказала она люто, — ты кое-что забыл...
Она с трудом поднялась, ноги дрожат и разъезжаются в луже крови, но на лице исступление и такая дикая ярость, что я едва не дрогнул, но спросил как можно тверже:
— Что я забыл?
— Вот что!
Она шагнула к окну, ее рука взлетела, словно подброшенная взрывом. Горшок с геранью не свалился с подоконника, а слетел, будто сброшенный ударом конского копыта.
— Всего лишь горшок, — сказал я. — А цветы мне, бесчувственному, не жалко. Были бы розы, а то какая-то герань.
Она прошипела:
— Это был сигнал, дурак!
— Вот как? — переспросил я со злым интересом.
— Да!
— И что?
— Джафар наблюдал за окном, — выкрикнула она с торжеством. — Сейчас он уже на коне и уходит! И уже никому его не догнать и не перехватить. Ту малышку разрежут на части, понял?
Я смотрел молча, она наконец запнулась, а лютое торжество начало уступать место другому выражению.
— Ты всё рассчитала, — сказал я мстительно.
— Да!
— Но не учла одно...
— Что?
— Что можешь иметь дело с еще большей сволочью, чем ты сама.
Я швырнул ей сверток, она инстинктивно поймала, но разворачивать не пришлось: толстое мясистое ухо с огромной серьгой выкатилось и шлепнулось на пол, как огромная непропеченная оладья. Побелев даже под маской из крови, она неотрывно смотрела на окровавленный кусок плоти, уже с засохшей кровью.
— Как ты сумел...
— Без труда, — ответил я.
— Врешь!
— Зачем?
— Не знаю, но врешь!
— Женская логика... А твой Джафар просто огромный тупой дурак.
— Он... в самом деле мертв? — Я пожал плечами:
— Если тебе приятнее думать, что я отрезал ему только ухо.... то я не доставлю тебе такого удовольствия. — Ее глаза смотрели на меня с ненавистью.
— Мерзавец! Ты убил лучшего мужчину на свете!
— Правда? — спросил я. — Ладно, не будем о такой мелочи. Говори, где спрятан ребенок Амелии?
Она выпрямилась, насколько ей удалось, в глазах ярость и страх сражаются с лихорадочными поисками выхода.
— Ты забыл, — сказала она торопливо, — что ребенок у нас у руках.
— Это я помню. А ты рассмотрела ухо твоего дружка? Или хочешь пощупать?
— Ты дурак... ничего не понял...
— Что я не понял? — спросил я. Она покачала головой:
— Это не всё. Там будут ждать недолго. Им заплатили всего за... несколько суток. А дальше, если не появимся, они должны убить пленницу.
Я не сводил с нее взгляда.
— И ты веришь, что убьют? Ребенка?
— Да! — выпалила она.
— Не веришь, — определил я. — Вон даже ты стараешься называть ее пленницей, а не ребенком! Даже душегубы, что за грош убивают прохожего, а в пьяной драке зарежут лучшего друга, не решаются тронуть ребенка, который им не причинил зла. Но я по доброте своей могу сказать, что они сделают.
