А ему было жарко. Шубу Ырхыз скинул на пороге, не глядя, уверенный, что не дадут коснуться земли. И поймали, и расступились, признавая старшинство. Кырым, вышедший навстречу, посторонился, пропуская тегина, а Урлак склонил голову, приветствуя.
— Они здесь?
— Да, мой тегин, уже давно, — произнес кам так, что слышать мог лишь сам тегин да разве что Элья, следующая совсем рядом. — Позвольте, что у вас с лицом? Всевидящего ради, Морхай…
— Не важно. — Отмахнулся Ырхыз, стягивая синий, походный кемзал. Тут же подали воды, разогретых полотенец, свежую рубаху и тяжелое, плотно расшитое золотом и каменьями одеяние. Тегин спокойно стоял, пока застегивали тройной ряд пуговиц и подвязывали длинные, до пола, рукава, зажимая запястья широкими браслетами, но стоило Кырыму в приступе заботы, коснуться синяка, перехватил руку.
— Не надо. Пусть будет так.
Кам снова подчинился, лишь укоризненно головой покачал. Тем временем волосы Ырхыза заплели в семь кос, перевязав разноцветными шнурками, а на голову, прикрывая и чепец, и шрам, водрузили сложный убор, с острой верхушки которого свисала пара белых хвостов.
Последними штрихами стали плетеный пояс с золотыми бляхами да плеть, старая, та, с которой тегин почти не расставался.
— Мой тегин, вы великолепно выглядите. — Урлак склонил голову, скользнув ладонями по векам.
Великолепно? Скорее уж непривычно. Элья тайком прикоснулась к рукаву халата — ткань на ощупь была плотной и металлической, как доспех. Вот только в доспехе Ырхыз ощущал бы себя куда уютнее.
— Договоренности достигнуты почти по всем вопросам, — мягко сменил тему Кырым. — Правда, они бодаются по поводу Нуканда и наблюдателей в анклавах, но мы их дожмем, я уверен. К тому же в ультимативном порядке утвердили новые цены за унцию груза почти во всех факториях, но снимают любые ограничения по каганскому «пятаку» на главных направлениях. Ну и пока не решено с «нарушителями перемирия»: доставили почти три десятка, но вот так просто отдать их этим…
— Потом, Кырым, всё потом. Пусть Элы проводят в мои покои, ей надо отдохнуть. Завтра будет сложный день. А сегодня от имени моего отца, ясноокого кагана Тай-Ы, я буду рад приветствовать гостей, — последнюю фразу Ырхыз произнес громко, так, чтобы услышали.
Элье вряд ли разрешат узнать, что произойдет в сумеречном зале, к который сходились украшенные башенками крылья. Один из кунгаев, тронув плечо, указал направо, где за пологом начинался коридор. Здесь дом настоящий, без драпировок и шелков: голое дерево, чуть шершавое, занозистое наощупь. Двери. Третья отворяется и закрывается за спиной, задвигается с шуршанием засов.
Игрушку спрятали в сундук. Обиды нет: в сундуке оно спокойнее. Тем паче, что изнутри он как две капли воды похож на прошлый. Снова шкуры, воздуховоды, ковры и подушки. Низкий столик и кувшин. В кувшине — вода для умывания, щедро сдобренная розовой эссенцией и лепестками.
Лучше б вина оставили, глядишь, не так тошно было бы ждать. Гадать. Прибыл ли кто из старых знакомцев? Например, Скэр? Вряд ли, он не любит рисковать. Фраахи? Слишком стар, а вот Бракаар вполне мог занять место брата.
Того брата, который не привел своих воинов к Вед-Хаальд, и земля недобрала крови. А Элья просто исправила ошибку. Один удар. Хороший удар, как те, когда добиваешь, быстро и без жалости.
А кому нужна жалость? Безжалостному, хоть и подыхающему врагу? И как о ней просить теперь ей, если сама никогда и никого?
Все-таки жаль, что нет ни вина, ни намума.
Ырхыз объявился глубоко заполночь. Он был пьян и непривычно груб, а под утро завозился, заскулил во сне и, вытянувшись поперек кровати, голову запрокинул, будто специально, чтобы подразнить.
Элья смотрела. Думала. Примерялась. Всего один удар и снова все изменится. И нож рядом, и горло, белое, с проступившими лентами сосудов и прядью волос, прилипшей к мокрой коже.
Это будет все равно, что расколоть собственный щит. Да, тяжелый и неудобный, почти ненавистный, но спасительный в самые тяжелые мгновения.
Прядь она убрала и, потрогав ресницы — хотелось убедиться, что на них нет засохшей крови — легла рядом.
Это не жалость, но лишь способ выжить. Ей ведь только этого хочется. Наверное.
Зал был невелик, но по-наирски роскошен. Тускло мерцал шелк на стенах, отливали золотом массивные медальоны, мертвенным белым светом лучились шары камов. Пахло имбирем, мускатом и немного — золотарницей. Этот аромат доносился с другой стороны залы, где за длинным дубовым столом восседало посольство склан.
Скэр был здесь. Фраахи. Бракаар. И Маах из Канцелярии.
Элья было попятилось, но отступить не позволили: церемонию нельзя прерывать. И почти смирившись с тем, что непременно случится, она шагнула вперед.
Над самым ухом протяжно взвыли трубы, им ответили медные рожки, и только тогда скланы поднялись.
Если гость, в дом явившийся, не является желанным, то в воле хозяина встречать его сидя, и только в приближении оного гостя, встать и приветствовать поклоном малой третьей формы.
Шаг в полстопы навстречу, сложенные лодочкой руки касаются лба и носа, словно бы желая скрыть насмешку над людьми, которые не понимают, что их оскорбили.
Скланы еще не видят, что оскорбление будет взаимным.
Или видят? Нервно вздрагивает Бракаар, тянется к поясу. К счастью, безоружен. Фраахи хмурится, а Скэр…
…знаешь, Эль, иногда я жалею, что не родился воином. Сколько полегло внизу? Ты знаешь, ты видела, ты понимаешь лучше, чем кто-либо…
О да, когда-то она его понимала. Во всяком случае, ей так казалось.
…и ведь получается, что все было напрасно! Из-за одного подонка, который живет… Они там умирали, а он живет! Какой в этом смысл?
Никакого. Смысла нет ни в чем, теперь Элья понимала именно это.
— А что она здесь делает? — Бракаар все же не выдержал. Крылья его непроизвольно скользнули вверх, а плечи опустились. Хорош, ему идет темно-алый плащ с двумя дорожками золота по горловине. Только не рановато ли он получил право носить его? И чем оплатил это право?
— Я спрашиваю, что она здесь…
Фраахи стукнул клюкой по полу, и звук, получившийся неожиданно громким, заглушил трубы с рожками и оборвал приветственную речь Кырыма. Люди поняли все без перевода: Урлак поморщился, Кырым замер в некоторой растерянности, как и Морхай, державшийся подле хан-кама, и лишь Ырхыз спокойно направился к своему месту.
Глухой звук шагов вязнет в мякоти ковра, и только половицы стонут. Элья старалась ступать след в след. Вот только шаги у тегина широкие.
…движениям любым надлежна плавность и точность, ибо тело — инструмент тонкий и требующий особого обхождения. Оно способно и говорить, и шептать невнятно или же кричать, выдавая тайные стремления …
