А он, неумело покачиваясь в седле, ехал рядом, сильный и загорелый. Молчал. Сначала было Анастасия с Ольгой набросились на него, как охотничьи псы на лесного ящера, требуя подробных рассказов о мире Древних, и он охотно рассказывал. Но потом девушки почувствовали некое пресыщение и усталость – слишком много знания сразу, слишком много вещей, казавшихся чудесными сказками. Рассудок бунтовал, не в силах справиться с этим изобилием. К тому же его рассказы переворачивали с ног на голову буквально все, доселе известное, в том числе и то, что многими, отнюдь не самыми глупыми людьми, испокон веков почиталось в качестве неопровержимых истин. Не признаваясь себе в том, Анастасия мучительно гадала, что же такое выдумать, чтобы как–то исправить положение, вернуть себе прежнюю роль, а Капитана сделать чуточку слабее, растеряннее, зависимее. Самую чуточку… Но в то же время его стоило пожалеть – он утратил свой мир навсегда, и то, что этот мир погиб какое–то время спустя, утешением, Понятно, служить не может, совсем наоборот… Целый букет разнообразных чувств, сложнейшее отношение к Капитану… Ольге легче – она как–то не утруждалась самоедством, копанием в себе. К тому же украдкой поглядывала на Капитана так, что Анастасия вспомнила о ее привычках – оказавшихся, как выяснилось, не извращением, а скорее пробудившейся памятью о прежнем порядке вещей. Тьфу, пропасть!
Пейзаж вокруг был омерзительным. Капитан почему–то называл его лунным, хотя никогда не был на Луне. Голые холмы, слишком резких и разнообразных очертаний, чтобы быть сотворенными природой. Огромные ямы, где уместился бы со шпилем самый высокий храм – рваные раны в теле земли. Какие–то исполинские протяженные развалины непонятного предназначения. Груды ржавчины, все, что осталось от древних загадочных сооружений. Гигантские металлические обломки чего–то замысловатого, не поддавшегося ржавчине, но все равно не выдержавшего натиска Времени. Покосившиеся ажурные вышки, нескончаемым рядом уходившие за горизонт. Скелеты самобеглых повозок – иногда сотнями сбившиеся на узком пространстве, так что приходилось далеко эти скопища объезжать. Земля, залитая твердым, потрескавшимся. В других местах – мутно–зелено–серые волны вспенились некогда и застыли навсегда, похожие на языки костра, зачарованного волшебником. Копыта коней скользили на этих волнах, дробили их в вонючую пыль. Полурассыпавшиеся основания широченных кирпичных труб, словно кухонные печи подземных злых духов – целехонькие, они, должно быть, достигали громадной высоты. Озера вонючей грязи, где лениво вздувались тяжелые пузыри, долго–долго набухали, лопались с чмокающими хлопками; где что–то клокотало и дымило, перехватывая дыхание волной удушливого смрада. Бесконечные двойные линии, проржавевшие и покривившиеся полосы металла – «рельсы». Остовы «тепловозов» – массивные лобастые громады на толстых колесах, по оси ушедших в землю. И нигде – ни травинки, ни зверюшки. Мертвая земля, человеком убитая. Собаки не отставали ни на шаг, у них и мысли не появилось отбегать вдаль. Лошади устали, но шли рысью, стараясь побыстрее миновать это мертвое царство надругательства над землей – а конца и края ему не было.
– Я этого никак не могу понять, – пожаловалась Анастасия. – Вы были так могущественны, почти боги, но неужели не думали, что делаете? Земля вам отомстила, похоже… Капитан сказал со злой беспомощностью:
– Если б нас, Настенька, почаще спрашивали… Анастасия уже как–то привыкла, что он называет ее этим чудным именем, как–то незаметно пошла на маленькие уступки.
– Но вы могли бы возмутиться, что вас не спрашивают?
– Эх, Настасья… – Капитан сунул в рот белую палочку. – Знаешь, когда вокруг сплошной страх, рубят головы на площадях и все такое прочее, даже легче возмутиться, я думаю. А вот когда вместо страха лень, и всем на все чихать… – Он выплюнул палочку, не зажегши. – Сидят люди, жрут водку и с поганым таким любопытством думают: а ну–ка, что будет, когда мы все пропьем да растащим? Интересно даже… А я не герой и не мыслитель, понимаешь? Жил как жил, воевал как воевал. И кто ж знал, что вот так одному за всех отбрехиваться придется…
Боль и тоска звучали в его голосе посреди этого дикого разрушения так, что Анастасии стало пронзительно жаль его, и жаль себя, и жаль чего–то, что она не умела выразить словами. Она обернулась к нему и тихо сказала:
– Прости.
– А, что теперь… Знать бы только, чем все кончилось. Вроде хотели всех нас выводить…
Взлаял Бой, яростно, заливисто, и тут же подхватил Горн. Анастасия знала своих собак и не сомневалась сейчас, что они лают на опасность. На что–то живое. Немыслимо было представить здесь что–то живое, каких–то обитателей, людей ли, зверей. Но Анастасия выхватила меч. Все раздумья о постороннем мгновенно улетучились. Она стала рыцарем, готовым к смертельной схватке. Капитан изготовил автомат к стрельбе.
В той стороне, куда лаяли собаки, виднелось что–то, удивительно вписывавшееся в пейзаж, но тем не менее инородное. Уродливая хижина на вершине голого холма, сколоченная из досок, нержавеющего железа, непонятных обломков неизвестно чего. Невообразимо нелепая, она тем не менее отнюдь не казалась почему–то заброшенной, нежилой. По сторонам ее вбиты высокие колья, и на них – черепа! Человеческие и звериные!
Ехавшая первой Анастасия остановила коня. Задрав головы, они всматривались со страхом и омерзением, ничего не понимая. Надрывались собаки.
– Дикари? – тихо сказала Анастасия, оглянулась на Капитана. Таким его она еще не видела.
– Черепа, значит… – бормотал он. – На кольях… А других домов не видно… Может, рванем отсюда, а? А то я тут все разнесу вдребезги пополам. Кто бы тут ни жил, живет тут явная сволочь…
– Поздно отступать, – сказала Анастасия. – Собаки всю округу переполошили, мертвого поднимут…
– Слушайте! – раздался звенящий от волнения и испуга голос Ольги, с луком наперевес замыкавшей кавалькаду. – А если это Соловей–Разбойник? В точности, как написано…
– А что у вас про него написано? – спросил Капитан, не оборачиваясь.
– Он владеет Наследием Великого Бре, – невольно понизила голос Анастасия. – А это страшные заклятья, способные пригвоздить к земле любого… Это смерть.
– Какие, к черту, заклятья? – Капитан почти кричал. – Какие могли быть заклятья? Сисемасисески…
Кусок железа, служивший дверью, откинулся, звонко ударившись о стену хижины.
Оттуда, по–утиному переваливаясь на коротких ножках, вылез уродливый толстяк, блестящий, бело–розовый. Толстыми руками он поддерживал огромное брюхо. Голый, только вокруг бедер обмотана какая–то тряпка. Череп абсолютно лысый. Три подбородка, щеки висят, как флаги в безветренный день. Глаза выпуклые, огромные, черные, без белков и зрачков, сплошные черные шары. И нос, как шарик, до половины вдавленный в тесто.. Губы толстенные, рот широкий. Ушей, кажется, нет совсем. Страшным он не казался ничуть – скорее, ужасно смешным. Он стоял и смотрел на всадников, из–под ног его к ним катились мелкие камешки. Собаки залились пуще.
