— Вот мы и в Москве, — одними губами сказал он.
В Новой Слободе сиделось дома далеко не всем. Щавель краем глаза приметил, как шевельнулась занавеска. Потом скрипнуло что-то вроде несмазанных петель в палисаднике. «Москва никогда не спит», — подумал старый лучник, прилаживая стрелу, и вовремя: из барака на улицу выкатился похожий на тряпичную куклу — выбросили пьяного. Вслед за пьяным выскочили трое ухарей и давай его месить ногами, деловито, без лишних слов и сожалений, только стон, да хаканье. Увлечённые своим занятием, в потёмках месильщики не сразу увидели диверсионный отряд. Уловив движение, самый чуткий оглянулся и тут же обёрнутый берестой лук Щавеля спел ему последнюю песню. Стрела Жёлудя попала второму в солнечное сплетение. Метко пущенная булава угодила в грудь третьему, выбив с воздухом глухой вскрик и сразившая пролетария наповал. Подстреленный Жёлудем не упал, как к нему подскочила передняя тройка. Взлетели и опустились мечи. Когда подошёл отряд, дело было кончено.
— Что же вы всех убили, — скабрезно отпустил десятник Фома. — Что вы за люди такие? У кого теперь дорогу будем спрашивать?
— Новые встретятся, — вполголоса отозвался Первуша, на ходу протирая клинок подолом рубахи.
Использованные стрелы вернулись к хозяевам и вновь навострили окровавленные носы, надёжно разместив хвосты в уютных гнёздах.
— Бегом марш! — скомандовал Щавель.
С дорогой было всё более-менее ясно даже в темноте. Отряд убрался с Новой Слободы на Краснопролетарскую, где селились основательные семейные кустари слесарного и колёсного дела. Там не было по ночам пьяных драк, а царила патриархальная тишь да гладь. Измученные работой и домочадцами, пролетарии дрыхли без задних ног. Дружинники сквозанули через пролетарские кварталы и свернули на Садовое кольцо. Широкая дорога была замощена деревянной брусчаткой. Сапоги топали по тороцам. Щавель приказал перейти на шаг.
— Смотреть в оба! — выдохнул он. Скоро должно быть метро.
Ночь уходила в самую свою задницу. Зачинался предрассветный час, когда сон наиболее крепок. Щавель вёл дружинников не таясь — двадцать человек под окнами всё равно не спрячешь, весь расчет был на то, что, по уверениям Тибурона, пролетарский район не охраняется. Городская стража патрулирует центр, да и то бдит лишь первую половину ночи, но это не повод расслабляться — вынырнувшая из проулка фигура мигом скрючилась, прижав голову к земле и воздев зад к небу. При ближайшем рассмотрении это оказался насмерть перепуганный манагер. От неожиданной встречи с негаданной опасностью он незамедлительно застыл в позе толераста. Он не шевельнулся, пока его не сцапали стальная хватка и насильственно не разогнула.
«Настоящий манагер, в галстуке», — отметил Щавель и холодно спросил:
— Как пройти к метро?
Манагера пробрала крупная дрожь.
— Вы из Замкадья? — выдавил он, зубы стучали. — Вы демоны?
— Мы русские.
От этих слов манагера заколотила куда пуще.
— Оч-чень приятно поз-знакомиться.
Щавель был готов к тому, что как есть Москве не скажут никогда. Скажут неоднозначно. Не потому что сами не понимают, а потому что не хотят нести ответственности за сказанное. Старый лучник успокоил пленника:
— Я тебя не убью. Отпущу, когда покажешь трубное метро.
— Трубное метро? — немедленно переспросил манагер.
— Да. Где труба.
— Какая труба.
— Подземельная труба, — терпеливо уточнил Щавель.
От непонимания и возникающего при этом страха манагера снова начало крючить неодолимой силой, и только крепкие руки ратников удержали его.
— Трубное метро, — повторил командир.
Манагер задумался.
— А, метро Трубная! — с заметным восторгом неожиданно нашедшего выход динамичного оптимиста воскликнул он.
— Я знал, что москвичи тормоза, но чтоб настолько… — брезгливо вымолвил Коготь.
— Они всегда говорят правдиво, но всё-таки немного неточно и от этой неточности ускользает смысл, — пояснил Щавель, стараясь максимально смягчить тон, чтобы не столько разъяснить Когтю, сколько успокоить пленника. — Проведёшь нас ко входу в метро Трубное?
— Вы меня точно отпустите?
— Я тебя точно отпущу.
Манагер повёл новгородских диверсантов закоулками, чем дальше, тем лучше сохранившихся с допиндецовых времён. Начались кирпичные дома. Асфальт был затянут мхом, пружинящим и жёстким как китайский ковёр. Мох гасил топот, ратники прошли словно тени. Впереди, через улицу, развиднелся широченный амбар, оказавшийся совершенно не к месту в жилом квартале. Это была Трубная. Амбар закрывал ход в яму метрополитена.
Далеко справа и чуть позади разлилась бледно-зелёная вспышка на полнеба. Протяжный вой, нестерпимо тоскливый, словно пытуемый механизм обрёл разум и осознал, что у него погибла душа, донёсся с территории Статора. Тибурон предупреждал, что там не всё чисто. Воины застыли, притих даже манагер, и только Щавель, который не отрывал глаз от амбара, углядел при отсвете, что наружной охраны нет.
Он похлопал по плечу ратника, держащего пленника за одежду.
— Свободен, — объявил он манагеру. — Отпуская как обещал.
Не веря в удачу, двуногая погань протиснулась между брезгливо посторонившимися дружинниками и дала дёру по проулку, откуда пришла. У парня внутри всё перевернулось при виде удаляющейся твари. Щавель уловил настроение сына и равнодушно спросил:
— Дашь ему уйти?
— Спрашиваешь, батя! — расплылся в улыбке Жёлудь, поднимая дальнобойный греческий лук.
Станцию окружили, чтобы ни одна сволочь не утекла и не подняла тревогу. Щавель деловито постучал кованым кольцом по калитке, врезанной в массивные ворота амбара.
Пришлось обождать. Щавель постучал снова. В амбаре что-то упало. Покатилось. Торопливо простучали шаги.
— Пароль! — крикнул напуганный подросток.
— Проклятый сталинский режим.
Изнутри калитки приоткрылось зарешёченное оконце. Тень от амбара падала на Щавеля и страж ничего не разглядел в угольном мраке.
— Спишь? — поторопил его Щавель. — Отзыв не слышу!
— Так победим! — выкрикнул подросток и поспешил отодвинуть засов, чтобы старший не ругался.
Дверца приоткрылась, и в ту же секунду стоящий у стены Ёрш рванул её на себя. Щавель прыгнул, выбрасывая вперёд ногу. Каблук утонул в чём-то мягком. Упало тело, загрохотали доски, десятка Скворца втянулась в проём.
Амбар освещала в дальнем углу у топчана лампа-коптилка, которая больше не светила. А коптила, поэтому у входа ничего не было видно. Дружинники однако нашли цель и замолотили булавами. Враг не вскрикнул.
