Тарик вопросительно поднял бровь: мол, что же ты сделаешь?
Абу аль-Хайр усмехнулся - тоже без слов, но красноречиво. Увидишь, Тарик. Скоро увидишь.
И тут в разговор неожиданно вступил джинн. До того он просто поворачивал усатую морду от одного собеседника к другому, следя за словами, как за мечущимся мотыльком.
- Подождите, - поднял уши черный кот. - Подождите. Ты хочешь сказать, о Абу аль-Хайр, что мединский купец, басрийский говнюк и какая-то еще не установленная по именам шелупонь вступила в сговор с карматами, прекрасно зная, кому те служат? Что эти недоделанные плуты решили, что могут заключить союз со злым духом? А потом получить прибыль от сделки с адом?
- Да, о дитя огня, - тихо и горько ответил за всех мулла. - Именно так они и думают.
- Человеческая глупость неизлечима, - строго заметил джинн в облике кота.
И все участники странного чаепития горестно покивали.
усадьба в окрестностях Басры, около двух недель спустя
С каналов долетали крики лодочников и скрежет норий - водяные колеса неустанно черпали воду для уходящих в сады желобов. Их останавливали только с приливом - наступающее тихой сапой море превращало воду каналов в соленое месиво коричнево-зеленых водорослей.
От галдежа, мерного скрипа уключин и топота тянущих канаты работников Абу аль-Хайр до смерти устал уже на второй день пути. Теперь он хорошо понимал ибн Фурата, который с пренебрежением отзывался о путешествии по реке на лодке-хадиди. Свинцово-серая Нарджис медленно катила их к морю, спутники Абу аль-Хайра дремали под навесом над палубой, а сам он мучился непривычными скукой и бездействием.
Женщин и самое ценное из груза он отправил, конечно, по суше. Да Арва и не села бы на хадиди - тоже начиталась ибн Фурата. Звезда Медины путешествовала с подобающей ее положению роскошью, останавливаясь в богатых усадьбах погостить.
Хозяина Арвы всегда бесило, когда та отправлялась петь в чужие дома, - поговаривали, что он ревновал и бил ее чем ни попадя. Но Новуфелю ибн Барзаху он отказать не смог - хоть и знал, чем кончится дело. Все делалось ради принца Ибрахима, конечно. Несравненная певица утешила любимца столичных жителей и, хоть и не сумела вытеснить из раненого сердца ускользнувшую лаонку, заставила на несколько дней позабыть о горе. В Медине много говорили о том, что произошло на третий день после того, как Ибрахим аль-Махди удержал при себе Арву. Он послал ее хозяину стихи:
По солнцу томиться ночью, поверьте, пытка из пыток,
А в горнице что-то блещет; не золотой ли там слиток?
Земное изображенье неугасимого солнца -
Девичье нежное тело, как будто свернутый свиток.
Причастна людской природе она, подобная джиннам;
Кто видел ее, тот выпил волшебный, хмельной напиток.
Ее дыхание - амбра, обличье - нарцисс и жемчуг;
В чертах ее ненаглядных сияния преизбыток.
ЯйцА ступней не раздавит, идет как по стеклам битым;
Одета легкою тканью, где молнии вместо ниток. 20
Впрочем, злые языки говорили, что эту поэму принц Ибрахим приготовил для лаонки, пленившей его сердце золотыми косами. А Арве это все досталось за неимением, так сказать, изначального предмета страсти. Мединка походила скорее на вороную породистую кобылу, чем на "золотой слиток".
Еще к поэме прилагался вполне себе серьезный документ, удостоверяющий, что податель сего может получить в доме уважаемого мединского купца ибн аль-Аббаса четырнадцать тысяч динаров в уплату за невольницу. Правда, говорили злые языки, по курсу десять дирхам за динар, когда везде давали четырнадцать. Но все равно хорошая цена за певицу.
На этом история, правда, не кончилась.
Еще через неделю принц Ибрахим велел отослать Арву в Басру. В дар эмиру верующих - "моему возлюбленному племяннику и сокровищу души я отправляю сокровище моего сердца". Вроде как к письму тоже прилагались стихи, но история их не сохранила. Зато сохранила стихи Арвы. Та написала принцу прощальные строки:
Мы не видели такого и не слышали такого,
Среди всех творений Божьих мы с подобным не встречались,
У творения такого нос размера нелюдского -
В пядь длиною, а творенье ну не более, чем с палец.21
Нос у сиятельного принца и впрямь отличался изрядной длиною. Правда, кумушки в харимах спорили еще и на предмет того, правдиво ли наблюдение: величина носа в мужчине открывает величину его зебба. Арва развеяла заблуждения мединок самым отчетливым образом. Отосланная в дом к посреднику, певица бесилась и верещала, кидаясь утварью. Ехать в Басру она не желала.
- Как я поеду в такую даль?! Через пустыню!! Дороги кишат карматами и разбойниками!! Клянусь Всевышним, я распорю все подушки, набитые кусочками беличьего меха, и засуну эти кусочки в рот и в нос любому, кто мне еще раз скажет это противное слово "Басра"!
Народ благоговейно толпился перед воротами посредника и внимал ее воплям. Потерявший надежду бывший хозяин Арвы сидел у ворот, орошал рукава слезами отчаяния и грозился прыгнуть с балкона, терзаясь разлукой. Правоверные рыдали вместе с несчастным, многие импровизировали стихи.
Абу аль-Хайр пришел в дом к посреднику и отлупил Арву тростью. После чего связанную шелковыми кушаками певицу вбросили в паланкин и под надежной охраной отправили по северной дороге - в Басру.
Присмиревшая за время путешествия по пустыне Арва в землях Бану Худ вела себя прилично, к тому же ее быстро догнала свита невольников и невольниц, скрашивавшая тяготы путешествия. А доехав до изрезанного протоками и тихими заводями устья Нарджис, мединка и вовсе разомлела - в Басре человек словно попадал в руки опытного массажиста в хаммаме, и зрение начинало сразу же сонно мигать, словно слепили его тысячи бликов на сотне с лишним тысяч каналов и водоотводов, на битых зеркальцах воды трепетали листиками отражения тополей, стройными рядами уходящих в перспективу разморенной неярким солнцем дельты...
От широкой воды канала снова донеслись резкие крики: лодочник орал на работников, тянущих вверх по течению таййар - тот задевал боками за нависающие над водой ветви ивы, те плетями перевивались с канатами.
Тягучий вечер медленно гас над равниной, сумерки сворачивались обманными сливками, занавеси из знаменитой плетеной халфы едва отдувались ленивым бризом. Усадьба, в которой остановился Абу аль-Хайр, глядела с холма на канал аль-Файюм, стекая в него десятками протоков и канавок, поскрипывая нориями и вздыхая горлицами на ветвях тополей и плодовых деревьев. Ах, басрийские яблоки, кто ел вас, тому несладок любой другой вкус - медовые, желтые, гладкие, с лоснящейся упругой кожурой...
