— Нет, глаза меня тоже перестали интересовать. Зачем они мне? — кокетливый голос Создателя прозвенел совсем близко. — Какой-то шарик на ниточке! Не новогоднюю ж ёлку им украшать. Да и нет у меня в Лесу времени, следовательно, нет и Нового года. Ухо, нос, и, тем более, зубы меня тоже не интересуют. Руки и ноги твои мне без надобности. Органы разного назначения… у меня не хирургическое отделение и не лавка транспантолога.
Я насторожился, потому что уже понял, куда клонит бабушка. Она собирается мотивированно доказать: ей нужна исключительно моя сила с душой в придачу. И тут на меня кто-то вылил ведро холодной воды. Лес, а также белка с орехом начали растворяться, а голос госпожи Джуоо таял в череде воспоминаний из детства. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел над собой заботливое, очень серьезное лицо госпожи Агафьи.
Женщина сидела рядом с моей кроватью и мыла в тазе белое льняное полотенце.
— Очухался, касатик, — ехидно хмыкнула она, встретившись со мной взглядом. — С того света тебя вытащила. Жар у тебя… дай Боже… рубаху выжимать пришлось.
Тяжело дыша, я смотрел на протянутую через всю комнату веревку, где и сушилась моя одежда. Даже платок, которым хозяйка фиксировала раненую руку, был пропитан потом.
Губы против воли прошептали:
— Мне надо расплатиться за счастье сестры, если я не заплачу… все будет тщетно… заплатить… отдать душу… ради сестры… Анхе…
— Тихо, ты бредишь, — шепнула Агафья, и холодное полотенце легло мне на лоб.
Я зашелся в тяжелом грудном кашле, корчась от боли. Может, все-таки, Лес Судеб на этот раз оказался просто горячечным сном?
— Что с ним? — в полудреме я расслышал звонкий голос Ивана Дуракова.
Приоткрыв глаза, я разглядел мутное белое пятно на фоне темной двери, то и был программист.
— Ох, — причитала Агафья, красное пятно, сидящее справа от меня, — напугал! С того света, кажися, достала…в Лесу с трудом догнала…
Значит… не сон… просто троюродная тетка царевича немного умеет колдовать, и поэтому нашла способ в очередной раз избежать расчета с родственницей. Что же теперь будет? Мне не удастся помочь сестре? Или расплата ожидает меня в самый неподходящий момент жизни. Жуткий кашель не дал мне додумать.
— У тебя долг перед Создателем, — безапелляционно заявила она. — От этого и твоя болезнь.
— И что делать? Надо найти способ расплатиться с родственницей, — приподнявшись на здоровой руке, слабым голосом вставил я.
— Госпожа Джуоо, — тихо говорила Агафья, будто информация, которую она выдавала мне, Ивану и Милли, устроившейся в дальнем углу за чтением книжки некого Ки-Са, что считалась секретней архивов отдела странных явлений, — дама непредсказуемая и плодовитая с одной стороны. У нее несчетное множество детей, коих она наделила изначальной силой.
А с другой — именно эта госпожа Джуоо при всей своей щедрости желает во что бы то ни стало вернуть души рожденных ей потомков и их родственников себе в подчинение.
Слушать в очередной раз о своих знаменитых и не очень родственниках из большого мира мне совершенно не хотелось. Зато я узнал, что и в Лесоморье, и в других подпространствах также существует немало детей Создателя, способных и желающих изменить родные миры хотя бы на толику.
Главным во всем ликбезе Агафьи стало совсем не это: борясь против моей болезни, лесоморская колдунья умудрилась расплатиться с госпожой Джуоо за невинное желание счастья моей сестре. Что она отдала взамен на мою жизнь, тетушка царевича предпочла не говорить. Моя смерть откладывается еще ненадолго, пока бабушка не решит снова взять с меня расплату за все хорошее, что совершил ее свободолюбивый внучок за свою пока что короткую, но весьма красочную жизнь.
Судя по тому, что в Лесоморье столь спокойно колдуны говорят про Лес Судеб, я не единственный потомок Создателя, сбежавший из-под ее теплого крылышка.
— А где бутыль с живой водой? — не поздоровавшись ни с кем из присутствующих поинтересовался царевич, стоя на пороге в комнату.
Агафья что-то буркнула и мигом умчалась на кухню, причитая о пригоревших пирожках. Лично я впервые слышал о такой воде, Иван, судя по удивленному выражению на лице — тоже, а Милли, захлопнув книжку, вдруг воскликнула:
— Не думала, что она и взаправду живая! Агафья из твоей бутылки, царевич, примочки для Неба пропитывала.
Слабость навалилась на меня с новой силой, жар охватил все тело, и, опустившись на подушку, я опять заснул. Но на этот раз я очутился вовсе не в удручающем Лесу Судеб, а не берегу реки. Напротив стояла Маш-шу в белом платье и протягивала ко мне руки. Она звала меня и плакала. Такой сон я бы смотрел вечно и отдал бы за него все, даже душу. И не пришлось бы расплачиваться с его автором какой-то там водой производства тридесятого царства.
Где-то за спиной слышались толкования Иванов и Милли о том, что царевна Аня, превратившись из лягушки в красну девицу, станцует так, что Фёкла и Маруся окажутся на ее фоне тусклой подтанцовкой из ансамбля народного танца 'Солнышко' из Нижнегадюкинского совхоза. Последнее изрек не кто иной, как мой лучший друг Дураков. Судя по тону товарища, этот совхоз не отличался талантами и творческим потенциалом. А о мнении программиста по поводу Анхесенпаамон я мог не беспокоиться. В свое время сестра очаровала Ивана настолько, что он чуть не забыл о любимой девушке. Да если б и сейчас ему предложили выбирать между Анхе и его суженой Ириной, скорее всего, он выбрал бы первую, да простит меня Семенова за эти мысли.
Пока я размышлял о прикрасах сестры, Иван принялся рассказывать царевичу о том, когда и как положено расколдовать лягушку. Приходилось уповать на чудо. И если оно не произойдет, будет плохо всем. Мне предстоит познать все прелести дыбы, царевича изгонят из царства, а Ивану с Милли придется где-то искать путь в родной мир.
— Нет, я женюсь на царевне, а не на лягушке! — возмущался сын Гороха.
— На царевне-лягушке, — парировала Янсен.
— И ты ее расколдуешь! — уверял Дураков. — Давай иди, спи, завтра ты, вообще-то женишься.
Завтра… я наконец-то снова увижу родную сестру в человеческом обличье. Лишь бы произошло чудо. И с этой мыслью я окончательно погрузился в сон, изредка прерываемый тяжелым грудным кашлем.
— Автобус резиновый, все влезут, — процитировал Иван Дураков надпись с наклейки в одной из московских маршруток, и поспешил переиначить поговорку: — Терем резиновый, все царство поместится!
Все жители, даже нищие и юродивые, толпились во дворе царского терема. Мальчишки заняли самые лучшие места — на заборах. Оттуда открывался прекрасный вид, правда, разглядеть лица невест не представлялось возможным. Оно и к лучшему, потому что ни Фёкла, ни Маруся не смогли бы украсить своими портретами глянцевые столичные журналы. Кстати, далеко не по причине их отсутствия в тридесятом царстве.
