— Где твой фургон? — спросил он, оглядываясь.
— Справа от костра. Синий.
Шут пригляделся. В ночи все повозки казались одинаковыми.
— Этот? — спросил он, подойдя к самому темному.
Вейка легко выскользнула из его рук и прикоснулась к крашеному борту. Повела рукой вдоль обитого на дорогах угла.
— Этот. Сейчас я найду фонарь, — она скрылась внутри, а через минуту фургон наполнился мягкий светом. Шут нерешительно ступил на заднюю подножку под дверью. — Заходи, — услышал он. — Заходи, Шутенок.
В фургоне было тесно — как всегда — и пахло сушеными травами. Вейка стояла возле маленького дощатого стола и осторожно прикрывала дверцу стеклянного фонаря.
Она стала красивой. Еще красивей, чем Шут помнил из детства.
И так сильно походила на мать, что у него снова застыло дыхание на пару мгновений. Темные волосы легкими завитками падали ниже плеч, укрытых платком, а ростом Вейка была лишь самую малость ниже Шута. Длинная цветная юбка… медные сережки… и темные, как и прежде, глаза… Только теперь они смотрели иначе — в те миры, которые не видны обычному человеку.
Шут подошел к девушке, мягко заключил ее в свои объятия, прикрыл ресницы.
— Вейка…
Невесомые пальцы скользнули по его лицу.
— Ты не все рассказал сегодня, Шут.
— Не стал…
— Кто-нибудь еще остался? — она спросила это так тихо, что голос можно было принять за дуновение ветра.
— Нет… — годы прошли, а боль казалась столь же сильной. — Скажи… Тинне, она…
— Жива. Тинне — счастливая девочка. Наш… приемный отец отдал ее в жены хорошему человеку. Когда мы виделись в последний раз, она ждала дитя.
— Как же так вышло? — Шут вспомнил глухую чащу и окровавленный сапожок. — Я думал, вас волки задрали…
Вейка вздохнула.
— Задрали… Почти. Нам повезло. На наш крик прибежал мужчина, который охотился в тех лесах. Мы на дерево успели залезть. Правда, я слишком низко… Волк успел меня за ногу схватить. Потому я и хромая теперь.
Так вот почему…
— А потом? — спросил Шут.
— Потом охотник нас к себе взял. И вырастил как родных, — Вейка разгладила хмурые складки на лбу Шута. — Не грусти, братик. Все это давно позади… Давай я чаю тебе заварю. Я знаю, как смешать травы, чтобы печать отступила.
— Как же ты снова попала в балаган?
— Ромель проезжал через нашу деревню. Я упросила его взять меня с собой. У него все равно жены нет, а Тике женский пригляд нужен… Да и ему самому. А я и обед сготовлю, и одежки их подлатаю, — она вздохнула. — Не могу я, Шутенок, на одном месте сидеть. Ты ведь понимаешь…
— А глаза… — Шут стыдился спрашивать напрямую.
— Это после той ночи. После волка. Поначалу я думала, это пройдет… пятна видела, силуэты. А потом совсем стало темно. Не грусти… Я привыкла. Правда. Давай я все-таки заварю чай.
Вейка выбралась из его объятий и, открыв навесной шкаф, принялась уверенно копаться в его содержимом. Через минуту она уже смешивала какие-то травы, кроша их в маленький котелок.
— Жди меня здесь, — девушка скрылась за дверью фургона. Шут слышал как осторожно, но быстро она спустилась вниз и поспешила к общему костру. Вернулась быстро — с полным котелком свежезаваренного чая. Он подхватил посудину и помог Вейке забраться в повозку. — Попробуй, Шутенок. Тебе понравится, я обещаю, — набрала отвара в чашку и протянула ему. — Только осторожно, не обожгись.
'Осторожно, малыш… — Шут словно опрокинулся в прошлое. Перед ним снова стояла Дала, протягивала высокую кружку, полную горячего чая. — Держи крепко'
— Ты так похожа на мать, — промолвил он, сделав глоток. Мята… и немного земляники, чабрец, и ромашка… и еще что-то… не уловить. Вкус детства. — Вейка… как же я рад…
Шут вглядывался в ее лицо и думал, сколь непредсказуемы могут быть повороты на дороге судьбы.
— Покажи мне свою ногу, — попросил он, когда чашка опустела.
Вейка покачала головой.
— Не надо, Шутик. Это не очень красиво. Зачем?
— Покажи! — он опустился на колени и осторожно приподнял край длинной юбки, прежде, чем девушка успела воспротивиться.
Ну да — шрам. Старый, узловатый, темный.
— Зачем… — снова прошептала Вейка жалобно и попыталась отстраниться, но Шут уже положил ладони на искалеченную щиколотку. Сила в нем кипела и стремилась исцелять.
Кости были раздроблены. Они срослись частично, но не так, как надо. Неровно, обломками, которые, конечно же, постоянно причиняли страдания… Шут крепче стиснул худенькую ножку и закрыл глаза.
'Матушка небесная, помоги!
Он и не думал, что чужая боль может быть так сильна, как будто это его собственные руки переломаны во всех пальцах… Но косточки отозвались. Раздвигая ткань, они вставали на свои места, срастались, крепли… От этой боли Вейка выгнулась дугой, вот только если она и плакала, то молча.
'Терпи, моя девочка, уже почти все…
Когда Шут отнял руки, ладони его дрожали и совсем не слушались, зато нога выглядела почти здоровой. Осталась лишь неестественная худоба и темные пятна от исчезнувшего шрама.
Он устало сел на пол, заснул руки под себя, чтобы не видеть, как они трясутся.
— Мама была права… — услышал голос Вейки. — Ты видящий, — Шут кивнул. У него почти не осталось сил. Хотелось уснуть прямо на домотканом ковре, который покрывал дощатые половицы. — Братик мой… милый… Идем, идем я постелю тебе. Переночуешь у нас… Шутенок.
Он проснулся от громкого гомона. Потянулся, открыл глаза и понял, что так и уснул в фургончике Далы. И, судя по всему, на хозяйской постели, потому что под боком у себя обнаружил сладко сопящую Тику. Ни отца девчушки, ни Вейки в фургоне не было.
Шут выбрался с топчана, прилаженного, как обычно, к боковой стенке, и, отодвинув занавесь, выглянул в оконце.
Возле фургона собрались почти все артисты Ромеля. Они изумленно разглядывали Вейкину ногу — ничуть не смущаясь и не обращая внимания на протесты девушки.
И еще требовали показать волшебного лекаря, который такое чудо сотворил.
Шут аккуратно прикрыл шторку и задумался, как теперь выбираться. Излишняя популярность была ему вовсе ни к чему. Удивительное дело, но Вейка будто почувствовала это — она кое-как отбилась от своих друзей и вернулась в фургон.
— Шутенок… Ты встал? Вот и славно. А то я вчера тебе даже 'спасибо' не сказала. Верней говорила, но ты уже спал… Завтракать будешь?
Шут покачал головой и стал натягивать заботливо кем-то снятые с него сапоги.
— Мне домой надо. Моя… любимая, наверное, сильно волнуется, — вчера он ничего не рассказывал о своей жизни в Золотой, и Вейка не знала ни о Руальде, ни об Элее… Им еще столько всего нужно было рассказать друг другу! — Но я вернусь вечером. Обязательно! Как долго вы пробудете здесь?
