Но Шишик уже скатился на стол и шамкнул челюстями на Елисея. Лёхин, посмеиваясь, открыл дверь холодильника и вынул пакет со снежно-белой сладостью.
Пока "помпошка" торопливо жрала зефирину, а домовой мыл посуду, бормоча что-то под нос, Лёхин оделся и присел на корточки перед вещмешком. Тот стоял прислонённый к ножке письменного стола.
— Не понял! — удивился Лёхин при виде пакетиков с драгоценностями.
— Это мы разобрали, — объяснило привидение агента КГБ. — Все предметы разложили по признаку одинаковой ауры. Мы так поняли, вы, Алексей Григорьевич, экспроприировали у какого-то бандита награбленное, чтобы вернуть личное имущество пострадавшим.
— Правильно вы всё поняли, — вздохнул Лёхин. — Только в некоторых случаях придётся возвращать награбленное не самим потерпевшим, а их родственникам… Глеб Семёнович, вы провели невероятно кропотливую и сложную работу — спасибо вам всем за это. Но у меня есть маленькая просьба о работе, ещё более сложной: придумайте, как найти хозяев драгоценностей. Двоих-то я знаю, но остальные…
— Задача и впрямь сложная, — признал Глеб Семёнович. — Но мы подумаем.
Уронив раскрытый вещмешок боком, Лёхин протащил его по всей комнате. Убедившись, что пакетики легли разрозненно, он попросил привидений, слетевшихся на странный шелест, отыскать два комплекта: золото с сапфирами и кулон из золотых нитей вокруг сиреневого камня. Первый пакет обнаружил Дормидонт Силыч, второй — Линь Тай, обрадовавшийся новой игре. Драгоценности Бывшей Жены Лёхин положил в ящик стола; пакет с вещицами профессорской жены сунул в карман. Собрав остальные пакетики в мешок, он замер, стараясь сообразить, как лучше распорядиться временем до звонка Егора Васильевича.
Лёвую сторону лица опахнуло холодком. Лёхин оглянулся.
— Касьянушка в зале опыты проводит. Не желаете взглянуть? — весело сказал бывший агент КГБ.
Надеясь, что времени Касьянушкин опыт много не займёт, Лёхин встал за дверными занавесками в зал.
На диване спал Джучи. Над ним напряжённо застыло привидение нищего. Минута. Касьянушка решительно откашлялся (одно ухо Джучи вопросительно приподнялось) и запел тонким прочувствованным голоском:
— Листики кленовые на дорожке спят, песню колыбельную деточкам шуршат. Дождик притомился, за окном уснул. В темноте тихонько ветерок вздохнул. Чадушко-ладушко, спи-усни! Тихо и радостно сны свои смотри-и!
Джучи тоже вздохнул, некоторое время глядел в точку перед носом, а затем зажмурился. Касьянушка, склонившись над пушистой, чёрно-белой громадой, поморгал и торжествующе полетел прочь.
— Подопытное животное показало очень неплохой отклик, — одобрительно констатировал бывший агент.
Лёхин подумал: неплохо бы найти защищённое ото всех местечко — и закатить глаза. "Помпошка" согласно хихикнула.
59.
Из лифта Лёхин выходил как на праздник, — в светлый коридор без заунывно горящих в глухой дождь лампочек; руку тянул к кнопке домофона — и лицо чувствительно тепло грел солнечный луч сквозь стекло, справа от двери. Вот так — с блаженной улыбкой попавшего в райские кущи — он и вышел в прозрачно-осенний солнечный денёк.
Суженное во время дождей пространство двора расширилось необыкновенно, разлетелось во все стороны и расцветилось яркой пестротой осенних листьев. Ни с того ни с сего во дворе обнаружились клёны с оранжево-жёлто-красным убором, рябины в бархатно-чёрном багрянце; оказалось, что на газонах ещё кое-где растут ноготки и бархатцы, а кое-где — уже почти вбитые дождями в землю, но сейчас вновь упрямо приподнявшиеся холодно-сиреневатые флоксы.
Лёхин словно вдохнул весь этот воздух, эти краски — да так и замер, медленно выдыхая. За радостью от солнечного денька он как-то сразу не заметил, что у газона стоит громадный чёрный джип-чероки, блистающий такой чистотой, будто стоит он не на разбитой асфальтовой дороге перед домом, а где-нибудь в элит-салоне.
Чёткий голос профессора Соболева напомнил: "Я видел его однажды у вашего дома. Он выходил из чёрного джипа".
Насторожённо шагнув с крыльца, Лёхин снова остановился. Распахнулась дверца со стороны водителя. Не глядя на Лёхина, машину обошёл высокий молодой человек, в смокинге, с безукоризненно прекрасными чертами лица, с длинными, художественно растрёпанными волосами. Он глядел бесстрастно и, лишь открывая дверь пассажирского салона, слегка изобразил почтение. Пока пассажир выбирался из машинного чрева с чёрными стёклами, Лёхин в воображении бегло провёл линии на прекрасном лице молодого человека, начиная с его высокомерно вздёрнутого подбородка, — и получил сильно облагороженную морду крысюка. Кажется, теперь ясно, кто убил тех четверых компаньонов в служебке кафе. Возможно, на вечере в честь дня рождения одного из компаньонов Лада успела перемолвиться словечком с этими четырьмя — и вывела их из колдовского состояния. Ребята не совсем поняли, что с ними происходит, но прекрасно поняли, кого из них хотят сделать, пропуская через Ромкины песни с искажённым текстом. Отсюда — бунт против Анатолия: он пел и требовал обчищать клиентов до ниточки. Натравить на четверых остальных, уже пребывающих в стадии крысюков, нетрудно было. Поэтому — кровь по всей служебке и трупы в растерзанном состоянии.
Альберт вышел из машины коронованной особой — с отеческой улыбкой широковатого для худущей физиономии рта.
Лёхин аж похолодел от бешенства и злобы на себя: погулять он вышел — без оружия! Впрочем, фиг с ним, с оружием. Альберта он в любом случае в подъезд не пустит.
— Такое славное, доброе утро, а вы хмуритесь, Алексей Григорьевич!
— Что вам нужно? — резко бросил Лёхин.
— Ну что вы как агрессивно, Алексей Григорьевич! Я не собираюсь бросаться на вас, а хочу лишь услышать честный ответ на один-единственный вопрос.
Мягкая, даже снисходительная улыбка заставила Лёхина внутренне подобраться.
— Что вы хотите узнать?
— Только честно! — попросил Альберт. — Вы однажды уже отвечали на этот вопрос. Но, насколько сейчас понимаю, не совсем искренне. Алексей Григорьевич, за что вы ударили Анатолия?
Бывший хозяин "Ордена Казановы" не уточнил, когда это было. Но Лёхин мгновенно перенёсся в тёмный промозглый вечер, когда ещё живые четверо зажимали уши, а грязный, мокрый Анатолий каркал-хохотал над ними.
— Он смеялся — повторюсь. Он смеялся страшно. Так смеяться человек не может. И не должен. Это… не по-человечески.
— Спасибо, Алексей Григорьевич. Я удовлетворён тем, что узнал.
Он старомодно склонил голову, то ли благодаря, то ли прощаясь, и повернулся к машине. Лёхин так растерялся, что не смог придумать ничего лучшего, как спросить, причём вопрос прозвучал наивно, почти по-детски:
