Облик Небыльца стек в землю. Перед Волькой стоял Двит Лир — изменчивый ильс, перетекающий из одного тела в другое. Титановый клинок Лира прятался в деревянных ножнах. Волькино время еще не настало.
— Я снимаю с тебя свои чары, щенок. Поживи без моей власти. Ага-р-р-ра!
Силуэт ильса высверкнуло белым. Пока Волька тер глаза, пытаясь содрать с сетчатки огнистый след, в небе зарокотал гром. Землю вспороло градом.
Куртку все-таки следовало взять.
Гроза бушевала над Ригой. Первая гроза в году. Еще две — и можно будет купаться… По тротуару, пошатываясь, брел человек. Он не пытался скрыться от рушащейся с небес непогоды. Град сек его плечи белыми искрами-щербинами.
Искр этот человек не видел. Проклятие короля ильсов не прошло даром. Для Вольки больше не существовало свеч кипарисов и барашков волн. Гром не ворчал, а стук сердца не напоминал барабан. Иллюзии и метафоры ушли из его жизни.
Рядом с Волькой притормозила машина. Дверца приоткрылась, высунулся мужичок в кожанке. Бородка и усы делали его похожим на скотчтерьера, но от Вольки это ускользнуло.
— Тебе куда, малахольный?! — Слова потонули в раскатах грома. — Садись!
Волька покорно забрался в теплый салон.
— На Краску.
— Ну и славно. Не по пути, конечно… но в такую погоду довезу. Так и быть.
Кожаное сидение противно скрипело под мокрыми джинсами. Под ногами набралась лужица воды.
— Эк, ты паря… — бормотал водитель, энергично переключая передачи. — В маечке, нате вам. А вот не месяц май!.. Хотя именно май. Это все от фреону, говорят. Озоновая дыра гадит.
«Это от двери в Зиму», — хотел сказать Волька, но передумал. Вместо этого спросил:
— А скажите… тучи — на что они похожи?
— Тучи? В смысле — похожи? Тучи — они тучи и есть.
«Да, — обреченно подумал Волька. — Они всю жизнь так… И ничего. Не жалуются. Даже не подозревают, что что-то потеряли. Неужели и я привыкну?»
Пока ехали, водитель вытряс из Вольки всю душу. Выспросил, где тот живет, чем занимается, учится ли. Сколько зарабатывает. Кто ему челюсть разбил. Есть ли девушка. В общем, все то, что собаки узнают, просто понюхав друг у друга под хвостом. Волька на вопросы отвечал невпопад, мыслями витая далеко.
«Дверь в Зиму открывается», — думал он. Показалось ли ему — там, на берегу реки?..
«У меня нет никого… кроме тебя…»
Что ты отдашь ради Лета?
Нет, не так.
Ради чего ты пожертвуешь Летом?
Высадив Вольку на переезде, водитель укатил обратно. Ему и в самом деле было в другую сторону. Добрый человек, почаще бы такие встречались. Волька устало поплелся вдоль железной дороги.
«Рельсы, — думал он. — Рельсы должны быть похожи на нити. И на лезвия ножей. На… на что же еще?..»
Не помогало. Проклятые железки не хотели становиться ни лезвиями, ни нитями. Только рельсами и ничем больше.
У дверей своего подъезда Волька остановился передохнуть. Привалился без сил к грязному стеклоблоку. Где-то наверху — его квартира. Чистая, убранная. Ледяная. Добро пожаловать в новый мир, Волька. Мир, где все приходится решать самому…
Зато никто не вынудит его убивать и предавать. Титул Двит Лира на языке ильсов красив и чарующ. А на человеческом звучит неуклюже: «Мастер, лучше всех знающий, чья жизнь бесполезна».
Волька закрыл глаза. Устал… Пора домой. Пусть этот проклятый день закончится наконец.
— Волчонок мой… Ты вернулся! — Теплая маленькая ручка коснулась его локтя. — А я без тебя не могу по лестнице.
Волька дернулся, едва не сбив Алю с ног:
— Ты?!
Тяжелые капли на клеенчатом дождевике. Намокшая темная прядь из-под капюшона. И улыбка — та самая. С которой ильсам-эльфам ничего не поделать.
Какая она легкая!.. Черно-белый дождь, ранние фонари, нерасцветшая сирень — вымокший город закружился вокруг Вольки, сливаясь в сверкающие полосы.
— Отпусти, сумасшедший!!! Уронишь!
— Никогда! Теперь я тебя держать буду.
— А я — тебя. Ох, как же мне было плохо одной…
Волька поставил девушку на ступеньки:
— Только знаешь… Двит Лир… Он…
— Я знаю. Знаю, Волька. Когда вытягиваешь из круга, всегда так. Ты не плачь, хорошо?.. Мужчины не плачут… А я… мне можно…
Горло перехватило.
— Пойдем… Я научу тебя подниматься.
Лампочек, как всегда, не хватало. Темные пролеты Аля преодолевала с закрытыми глазами, вытянув вперед руки. Один раз она споткнулась, но Волька оказался рядом. Подхватил, прижал к себе, вслушиваясь в оглушающее биение сердца.
— Волчонок мой. — Ласковые нежные пальцы перебирали пряди Волькиных волос. — Неужели ты так и не понял? У Двит Лира нет власти над красками жизни. Иначе зачем бы ему вся эта катавасия с мирами?
Волька кивнул, закрывая глаза. Ничего… Главное — закрыть дверь в Зиму.
А Лето в наш мир мы принесем сами.
Владимир Березин
Смерть поэта
Положив ноги на стол (дурацкая привычка, позаимствованная им у американцев, но сейчас полюбившаяся), он смотрел в потолок. Лепнина складывалась в странный узор, если раскачиваться равномерно. На седьмом году Революции она пошла трещинами — узор был причудлив, что-то в нем читалось. Но доброе или дурное предзнаменование — непонятно.
Только что, по привычке, он попробовал провести несколько опытов — они всегда веселили друзей. Однажды он долго думал о кружке и таки заставил ее исчезнуть. «Где же кружка? Где же кружка?» — повторяла мать недоуменно, растерянно разводя руками посреди горницы, но он так и не раскрыл ей тайны. Она ведь еще жива, моя старушка, и я пока жив. А над ее избушкой сейчас струится легкий дымок…
Впрочем, он отвел этой женщине глаза так, что фокус с кружкой кажется детской шалостью.
Ложки, кстати, поддавались мистическим практикам куда лучше.
Ему вообще поддавался мир русских вещей — вещи заграничные слушались хуже. То же было и с русскими словами — там буквы подбирались одна к другой, как рожь на поле, а латиница шла с трудом.
Раньше, много лет назад, он знал латынь, но теперь время вытравило из него все языки, кроме русского. Многие звали его Сережей — когда тебе под тридцать, это немного обидно.
Но он-то знал, что ему никогда не будет больше. Что он просто не может стареть.
Сережа сжимал в руке стакан — водка-рыковка, только что подорожавшая, давно степлилась на столе.
Скрипнула тяжелая резная дверь — наконец-то.
Он пришел — человек в черной коже, с его лицом.
В первую секунду Сережа даже поразился задумке — действительно, зеркало отражало близнецов: одного в костюме, с задранными ногами, а другого — в черной коже и косоворотке.
