– Все будет хорошо, – вздохнул Микейрос – Все несчастья, какие только могли подстерегать нас, уже подстерегли. И все они остались там, в горах.
– Не надо о горах… – прошептала она, – Только не о горах.
– Прости.
О горах он, конечно, вспомнил исключительно по своей неосмотрительности. Не надо было, на ночь глядя…
В какое-то мгновение Микейросу вдруг показалось, будто скрипнула ступенька лестницы. Сжав руку жены, чтобы она замерла, с добрую минуту прислушивался. Нет, похоже, опять показалось.
В глубине оконного мрака медленно вырисовывался овал запоздалой луны. Голубовато-багровый, он тускло осветил небольшую комнатку, наполнив ее какими-то несуразными тенями.
– Оли… – позвал Микейрос, прикоснувшись рукой к жене. Однако она не ответила и не пошевелилась. И дыхание оставалось ровным и спокойным. Осторожно, чтобы не разбудить, он погладил ее по щеке. Очень хотелось поцеловать, но для этого нужно было бы пошевелиться, а Микейрос боялсяпотревожить ее сон.
По профессии своей Микейрос был археологом – доктором истории и археологии. Но еще с первого курса университета увлекся альпинизмом, и именно это увлечение во многом определило потом и род его занятий, и способ жизни. Да и друзей – настоящих друзей, а не тех, кого, из вежливости, приглашают на чашку кофе, – тоже приобрел или же навеки потерял там, на склонах и вершинах гор, на перевалах, на речных переправах и горных разломах.
Анды Кордильеры, Килиманджаро, Гималаи, Тибет… Сколько их, известных и неизвестных гор, пиков, вершин, на которых уже побывал или о которых до сих пор мечтает!
Не случись тогда трагедия с дочерью, через год он планировал отправиться с пятеркой североамериканских альпинистов на Эверест. Уже существовала принципиальная договоренность, и Микейрос даже решил, что это будет его последнее восхождение. Самая высокая вершина мира – о чем еще может мечтать человек, по роду деятельности призванный не втайне предаваться соблазну гор, а всю жизнь копаться в земле, в культурных слоях X-XII веков?
Однако отправиться туда после гибели Амики Грэг уже не мог. Точнее, не позволила Оливейра. Слишком боялась, что горы возьмут и его. Как оказалось, устами ее вещало само предчувствие, сам рок: вся шестерка американцев и два шерпа, составлявших эту группу, навечно остались под снежной лавиной в одном из базовых лагерей, где-то на высоте около шести тысяч метров. Гибель их Микейрос и Оливейра перенесли почти так же трудно, как и гибель дочери. «Горы окончательно предали нас, – сказал он тогда Оливейре. – Они не терпят, когда слишком напористо вторгаешься в их мир».
«Как жаль, что мы не поняли этого еще год назад».
С тех пор его экспедиции ограничивались плато Небраска, да ближайшими плоскогорьями, в окрестностях которых выискивал платы с пиктограммами, которые по-прежнему, как и в юности, будоражили его воображение. И, как и раньше, во всех этих поездках его сопровождала Оливейра. Вот только к альпинистскому снаряжению они уже не притрагивались.
Да, Оливейра всегда оставалась преданным другом. Она происходила из древнего рода. Родители ее были потомками испанских конкистадоров, которым удалось сберечь чистоту крови. Как оказалось, они действительно придавали этому огромное значение, поскольку никто из их родов не происходил от негров или индейцев и не принадлежал к какой-либо другой нации, кроме испанской. Они переехали в эти края из соседней страны, спасаясь от мести местной мафии, да так и остались здесь навсегда.
А познакомился он с Оливейрой в Кордильерах, в альпинистском лагере, куда на время каникул съезжались студенты из многих университетов. Тогда она была студенткой первого курса того же факультета, который когда-то окончил он сам. Никакое происшествие, никакие особыеобстоятельства знакомству их не предшествовали. Просто однажды у традиционного вечернего костра они оказались рядом. Сидели себе, молча, слушали рассказы болтунов и шутки остряков да время от времени делали несколько глотков вина из бутылки, которую передавали друг другу.
Но со временем вечерний костер превратился в ночной, затем – в предрассветный. Все, кто сидел у него, постепенно исчезали: одни зашли в лагерный отель, другие забрались в палатки, но большинство, разбившись на пары, разбрелось по долине. Только они вдвоем все еще продолжали сидеть у погасшего костра, поскольку на рассвете Оливейра уснула, склонив голову ему на плечо. И он не решался потревожить ее.
– У тебя удобное мягкое плечо, – ничуть не смутившись, проговорила она, как только проснулась, припекаемая лучами жаркого солнца. – По-моему, я еще никогда в жизни так быстро не засыпала, со сном у меня всегда были проблемы.
И, не попрощавшись, не назвав своего имени – он узнал его чуть позже, – ушла сонной походкой королевы Кордильер. Именно так: королевы Кордильер.
А днем, во время похода в горы, она неожиданно присоединилась к его группе. Инструктор попытался возразить: самовольно переходить из группы в группу строго запрещалось.
Но Оливейра испуганно как-то ухватилась за Микейроса и, припав к его плечу, молча уставилась на инструктора, давая понять, что никакая сила разлучить их уже не сможет. И вечером, уже в базовом лагере, у костра, она вновь уснула, все так же склонившись ему на плечо.
С тех пор, сколько Микейрос помнил ее, всегда получалось так, что, где бы они ни были, в какие бы ситуации ни попадали, Оливейра неизменно засыпала у него на плече.
В столицу они возвращались вместе. Оливейра сразу же согласилась поселиться в его квартире и с тех пор стала самым преданным его товарищем и самой надежной помощницей. Однако выйти за него замуж так и не согласилась. Даже после рождения Амики.
Поначалу это страшно удивляло Микейроса, он умолял Оливейру, угрожал порвать с ней всякие отношения, пытался выяснить причину, вынуждающую ее воздерживаться от брака, но со временем смирился, окончательно предавшись одной-единственной спасительной мысли: «Судьба. Такая уж у меня судьба!»
Что же касается Оливейры Андеррас, то вряд ли она и сама способна была объяснить – пусть даже самой себе, – почему столь долго и упорно остается приверженной своей девичьей природе. Разве что свято придерживалась заповеди родителей: во что бы то ни стало сохранять чистоту крови? Но ведь ребенок-то у них все равно был. Иное дело, что для нее крайне важно было сознавать себя свободной, всегда – свободной, признавая одно-единственное условие их совместной жизни – любовь.
Впрочем, какими бы принципами она ни руководствовалась, Грэг уже давно смирился с ними. Да и кто бы не смирился? По-настоящему красивая, умная женщина, искренняя в своих чувствах, неприхотливая во всем, что ее окружало, словно всю жизнь собиралась прожить в альпинистских лагерях…
