— Конечно, и мать Схоластика, и кто угодно другой из начальства осудил бы ее за такую ересь.
— Тихо! — перебил его Эрменрих. — Она говорит!
Зигфрид пустил к дырке Айвара. Перед глазами замельтешили лица, руки и ткани. Вокруг Таллии собрались послушницы и даже кроткая наставница, которые столпились, как двенадцать девственниц-добродетелей из «Пастыря» Ермы. Айвар стал отождествлять лица с добродетелями. Таллия, конечно, Вера. Хатумод, пожалуй, Простота-Симплицитас. Пожилая добрая наставница Конкордия — Согласие. Невыразительные, неброские лица девушек с убранными под платки волосами. Носы красные или белые. Молитвенно сложенные руки. Сойдут за Воздержание, Терпение, Великодушие, Невинность, Милосердие, Порядок, Правду, Благоразумие. Выделяется, конечно, лицо Таллии. Оно бледно от воздержания и выразительно. Но выразительность, возможно, объясняется лишь безудержным фанатизмом. Ничего от свойственной Лиат теплоты. И все же после отъезда Лиат это единственный центр притяжения в Кведлинхейме.
— Смерть — причина жизни, — говорила Таллия. — Принеся в жертву святого Дайсана, приказав заживо содрать с него кожу, императрица освободила его от земной оболочки. Так он навеки освободился от своего тела, которое не нужно в Покоях Света.
— Но почему такая ужасная смерть? Ведь он же страдал!
— Он еще прежде страдал от наших грехов. — Таллия развела руки, подняв их открытыми ладонями вверх. — Это лишь кожа, из праха, ничего более. Как и все остальное вне Покоев Света, она запятнана тьмой. Мы восходим к Господу не во плоти, а нашим духом. Душа наша поднимается в Покои Света.
— Но как тогда святой Дайсан мог вернуться на землю и опять ходить со своими апостолами, если у него не было тела?
— Есть ли сила, которой Бог не владеет? Что неподвластно Господу? Божья мощь создала Вселенную. Она создала нас. Ах! — Таллия качнулась, и Хатумод, такая же крепкая и упитанная молодая особа, как и ее брат, подхватила и поддержала ее. — Владычица, благослови! — произнесла Таллия высоким, пронзительным, изменившимся голосом. — Я вижу свет! Сияние ангелов — оно пронизывает мрак, окружающий землю. — Таллия опускала голову и, казалось, теряла сознание.
Айвар отпрянул было от дырки, но Болдуин, Эрменрих и Зигфрид мгновенно прижали его обратно, чтобы ничего не пропустить.
— Что-то случилось! — воскликнул Эрменрих. Зазвучали колокола к вечерней службе, и все четверо поползли на свои места в колонне.
Айвар, не обращая внимания на позу Мастера-Надуты-Губы, внимательно изучил женскую колонну, но леди Таллии среди послушниц не было. А ведь она никогда не упускала шанса помолиться, посетить церковь!
Не появилась она к вечерней службе и на следующий день.
Прошло два дня, прежде чем Эрменрих смог встретиться с Хатумод. Новость поразила и ужаснула их.
— Хатумод говорит, что Таллию разбил паралич.
— Дьяволы овладели ею из-за этих еретических дум, — витийствовал Зигфрид, увлеченно обгрызая ногти. — Она была одержима Врагом! Враг бодрствует и готов проникнуть в любую щелочку, использовать любое слабое место в убеждениях смертных.
— Не неси ахинею, — отмахнулся Эрменрих. Он умел уступать желаниям других, как уступил желанию своей матери, самоотречении и смирно вступив в монастырь, но сейчас он не выглядел умиротворенным. — Хатумод говорит, что она лежит как мертвая, на лице лишь слабый румянец. Это Бог отметил ее, чтобы испытать ее веру, а не Враг.
— Она так мало ест, что могла просто ослабеть от голода, — предположил Болдуин, аппетит которого был постоянен и надежен, как восход солнца. — Моя тетка говорит, что это верный признак истощения, когда фермеры слишком слабы, чтобы сеять. Епископы в такие времена раздают зерно, якобы ради Господа, но моя тетка говорит, что ради нашего же благосостояния.
— Болдуин! — Бедный Зигфрид, казалось, был в шоке. — Как ты можешь говорить такие вещи! Да к тому же еще в Божьем доме, да простит тебя Господь.
— Правду можно говорить в любом месте, в ней нет непочтительности к Богу!
— Тише, ребята! — успокоил их Айвар. — Споры нам не помогут.
Все же и им овладел внезапный страх, причины которого он не мог понять.
Неизвестно почему, но они по-прежнему становились на колени возле забора на том же месте, надеясь что-то узнать.
И наконец, через четыре дня, они увидели, как Таллия, опираясь на руку Хатумод, медленно приблизилась к забору. Она преклонила колени на снегу так, как будто это был весенний луг, усеянный цветами, сложила руки перед грудью и начала молиться.
Она шевелила бесцветными губами. Исхудавшие руки походили на птичьи лапы, ногти впивались в ладони. Но из этого изможденного тела исходил на удивление мощный здоровый голос:
— Благословен Господь наш! Благословением Святой Матери и Ее благословенного Сына всем нам дарована вечная жизнь, если мы признаем Святое Слово жертвы и покаяния. Свет снизошел на меня, и, пока тело мое лежало недвижно, мне было видение.
Лицо ее было настолько тонким и бледным, что казалось нематериальным, эфирным, как будто тело ее было высосано из оболочки, поддерживавшейся лишь силой бессмертной души. Эта новая хрупкость плоти в сочетании с яростным сиянием глаз сообщали Таллии красоту, которой она не обладала ранее. Так во всяком случае казалось приникшему к дырке Айвару. Эрменрих тыкал его в плечо, с нетерпением ожидая своей очереди смотреть.
Хотя смотреть им не следовало.
— Мою душу вел дух огня, вел к месту скопления ангелов. Там мне выпала честь видеть, какие награды Бог готовит тем, кто любит Ее, отвергаемую язычниками, проповедующими ложное Слово Единства. — Она подняла кулаки. С искаженным физической болью лицом, она с трудом разжала пальцы.
Айвар громко ахнул, как и все послушницы с другой стороны забора.
Ладони Таллии кровоточили. Каждая из них была рассечена неглубокой алой линией — как будто по ним полоснули острым свежевальным ножом, отделяя кожу. Кровь капала с ладоней, окрашивая снег.
Айвар отшатнулся, закрыв глаза ладонями.
Эрменрих приник к дырке.
— Чудо! — выдохнул он.
Зигфрид, посмотрев, лишился дара речи.
Болдуин только хмыкнул.
* * *
Не прошло и месяца, как снег растаял и зацвели первые фиалки. Там, где пролилась кровь Таллии, выбилась из-под земли вьющаяся роза. В первый день святой Иоанны-Посланницы единственный ее бутон распустился в алый цветок.
— Знамение, — глубокомысленно бормотал Зигфрид, и в этот раз Болдуин не возражал. Он просто молчал.
Прошел почти год с тех пор, как Айвар на коленях стоял перед воротами монастыря, произнося слова обета. Впервые с того дня он вошел в здание церкви Кведлинхейма, не думая о собственных горестях, переполненный благоговением.
