Думаю, иногда это правда. Может, даже правда и на сей раз, если на то пошло.
А может, и нет.
Когда мне надоело слушать ее, я положил руку ей на живот и стал его поглаживать. Ее резкий вдох показал, что она этого не ожидала. Я опустил руку ниже, и она в предвкушении раздвинула ноги, и я положил ладонь между ног и стал ласкать ее пальцами. Вот просто так, просто лежа рядом с ней и заводя ее пальцами. Она закрыла глаза, а я смотрел на ее лицо, пока мои пальцы делали то, что они делали.
– О! О! О!
Пока я делал это, у меня встал, но я не чувствовал необходимости делать что-то еще. Когда она кончила, я просто остался лежать как лежал. Я закрыл глаза, член снова обмяк, и я лежал, слушая тишину в комнате.
Мой отец ушел, когда я был еще в пеленках. Во всяком случае, мне так сказали. Я его не помню и не убежден, что он был. Кто-то, конечно, сделал мамашу беременной, и явно не Святой Дух, но знал ли он об этом? А она – знала ли хотя бы его фамилию?
Так что меня воспитывала мать-одиночка, хотя в те годы такой термин не существовал. Сначала она приводила домой мужчин, потом перестала это делать. Она возвращалась домой и пахла тем, где она была, и пахла тем, что делала, но домой она приходила одна.
Потом она перестала делать и это и проводила свои вечера перед телевизором.
Однажды вечером мы смотрели какую-то программу, не помню, какую, и она сказала:
– Ты уже достаточно большой. Я думаю, ты уже играешь с собой.
Я знал, что она имела в виду. Но не знал, как на это реагировать.
Она сказала:
– Не надо стыдиться. Все это делают, это часть взросления. Покажи мне его. – И когда смущение парализовало меня: – Сними пижамные штаны и покажи мне свой член.
Я не хотел этого делать. И я хотел это сделать. Я был смущен и возбужден, и…
– Он становится больше, – сказала она. – Скоро ты будешь мужчиной. Покажи мне, как ты себя трогаешь. Посмотри, как он растет! Это интереснее, чем телевизор. О чем ты думаешь, когда трогаешь его?
Сказал ли я что-нибудь? По-моему, нет.
– О сиськах? – Она раскрыла халат. – Ты их сосал, когда был младенцем. Помнишь?
Я хотел отвернуться. Хотел перестать трогать себя.
– Я открою тебе секрет. Трогать свой член приятно, но еще приятнее, когда его трогает кто-то другой. Понимаешь? Ты можешь трогать мои сиськи, пока я буду делать это с тобой. Ну, приятно? Разве нет?
Я кончил ей прямо в руку. Думал, она рассердится. Она поднесла ладонь к лицу и вылизала ее дочиста. Потом улыбнулась мне.
– Не знаю, – сказала она.
Клаудия, моя блондинка. Я думал без особого интереса, насколько натуральна эта блондинистость. Вопрос остается открытым, потому что волосы у нее были только на голове.
Подумал, как бы моя мать это расценила. Единственной уступкой женственности было то, что она брила ноги – крайне неохотно.
Случалось, она заставляла меня это делать. Выходит из ванной, вся теплая от горячей воды, а я взбиваю пену и орудую безопасной бритвой. Через пару лет у тебя начнут расти усы, говорила она. Полезно потренироваться, потом-то бриться всю жизнь.
Я спросил Клаудию, чего она не знала.
– Мне просто хотелось приключения, – сказала она.
– Закройся от мира. Оставь его по другую сторону двери.
– Да, но в тебе чувствуется мощь, – сказала она. – Та самая, что влекла меня к тебе, притянула тебя через весь зальчик туда, где ты стоял, – это меня пугает.
– Почему?
Она закрыла глаза, тщательно подбирая слова:
– То, что происходит здесь, остается здесь. Разве не так?
– Как в Лас-Вегасе?
Она открыла глаза и заглянула в мои.
– Я проделывала такие вещи и раньше, – сказала она.
– Я шокирован.
– Не так часто, как ты мог бы подумать, но время от времени.
– В полнолуние?
– И я оставляла все это позади, когда уезжала. Как массаж. Как сеанс в спа.
– И домой к муженьку.
– А чем его это ранит? Он никогда не знал. И я, имея такую разрядку, вела себя с ним лучше.
Она не торопилась перейти к делу. Это было как наблюдать за питчером в бейсболе во время тщательно продуманного броска. По-своему интересно, когда ты уже знаешь, какой дуги ожидать в этой подаче.
– Но дело не только в чувстве, которое ты получаешь, верно?
Она долго смотрела на меня, словно хотела сказать «да», но не желала произносить это вслух.
О, она была что надо.
– Ты подумывала о том, чтобы оставить его.
– Конечно. Но у меня была… как бы это сказать? Он давал мне очень комфортабельную жизнь.
– Что обычно означает «деньги».
– Его родители были богаты, – сказала она, – а он был единственным ребенком, потом они умерли, и все перешло к нему.
– Мне показалось, что «форд» из проката.
– «Форд»? А, машина на которой я приехала? Я взяла ее в прокате в аэропорту. А с чего ты вдруг… а, наверное, потому, что у меня своя машина классом выше. Да?
– Что-то в этом роде.
– У нас несколько машин. «Лексус», на котором обычно езжу я, и еще муж купил мне антикварную спортивную машину в подарок. «Астон-мартин».
– Очень мило.
– Я тоже так думаю. Сначала мне нравилось на ней ездить: мощность, мгновенная реакция. Сейчас я редко вывожу ее из гаража. Это дорогая игрушка. Как и я.
– Его игрушка. И часто он играет с тобой?
Она промолчала.
Я положил свою ладонь туда, где у нее не было волос. Не лаская, просто положил. Застолбил участок.
Я сказал:
– Если ты разведешься с ним…
– Я подписала одну бумагу.
– Добрачный договор.
– Да.
– Игрушки, вероятно, останутся тебе.
– Может быть.
– Но роскошной жизни придет конец.
Кивок.
– Мне кажется, он намного старше тебя.
– Всего на несколько лет. Выглядит старше. Он из тех мужчин, что выглядят и ведут себя старше своих лет.
– А как у него со здоровьем?
– Хорошо. Он не занимается спортом, приличный лишний вес, но на ежегодном медосмотре все данные в норме.
– И все же любой может получить инсульт или инфаркт. Или пьяный водитель проскочит на красный свет и врежется ему в борт.
– Я даже говорить не хочу о таких вещах.
– Потому что это – как мечтать о них.
– Да.
– И все же, – сказал я, – это было бы удобно, не так ли?
С моей матерью получилось не так. Ни инсульт, ни инфаркт, ни пьяный водитель. Чтобы сегодня человек жив, а завтра мертв.
Нет, вовсе не так.
Два, три года после того, как она показала мне, насколько приятнее, когда меня трогает кто-то другой. Два, три года, пока я ходил по утрам в школу, а днем шел прямо домой и закрывал дверь, отгораживаясь от всего мира.
Она показала мне все, что знала. Плюс те вещи, о которых слышала или читала, но сама не делала.
Она рассказала мне, как и что делать с девочками. «Это как спорт, а я как твой тренер», – говорила она. Какие слова произносить, как себя вести, как заставить их делать разные вещи, как позволить мне делать разные вещи.
Потом я приходил домой и рассказывал ей об этом. В постели, проигрывая происшедшее и дурачась.
Два, три года. А потом она начала терять вес, изменился цвет лица – я, должно быть, замечал это день ото дня, но никогда не осознавал полностью. А потом однажды я пришел домой, и ее не было, но лежала записка, что она скоро вернется. Часом позже она пришла, и я увидел что-то в ее лице, и тогда я уже знал, но не знал до конца, пока она сама мне не рассказала.
Рак яичников, который уже распространился по всему телу, и они ничего не могут сделать. Ничто не действует.
Из-за того, где это началось, она задумалась: не наказание ли это? За то, что мы делали.
– Только это херня, и я знаю, что это херня. Меня воспитали в вере в Бога, но я это переросла и тебя никогда не воспитывала в вере. И даже если там и был бы Бог, он не поступил бы так. И что плохого мы сделали? Кому причинили вред?
И чуть позднее:
– Все, что они могут предложить, – это химиотерапия, а боль от нее адская, и волосы выпадают, и, может, она даст мне несколько месяцев жизни. Мой милый бэби, мой мальчик, я не хочу, чтобы ты помнил пожелтевшую старуху, умирающую дюйм за дюймом и сходящую с ума от боли. Я не хочу тянуть так долго, и ты должен помочь мне выйти из этого.
Школа. Я не занимался спортом, не был членом клубов, не имел друзей. Но я знал, кто продает наркотики, – уж это-то все знали. Все, что угодно, а мне нужно было снотворное, а его-то достать было легко.
Она хотела принять таблетки, когда я уйду в школу, чтобы, когда это произойдет, меня не было, но я отговорил ее. Она выпила их ночью, и я лег рядом с ней и держал за руку, пока сон не сморил ее. И я стоял там, чтобы увидеть, когда ее дыхание остановится, но не смог бодрствовать и уснул сам, а когда проснулся на рассвете, она уже умерла.
Я прибрался в доме, вернулся в свою спальню и привел постель в такой вид, словно спал в ней. Пошел в школу и сидел, стараясь ни о чем не думать. Потом пошел домой и, поворачивая ключ в замке, ощутил вспышку уверенности в том, что когда я открою дверь, она будет ходить по комнате.
