Найюр спешился и направился прямо к трупам. Он не спал уже несколько дней, однако звеневшая в теле усталость казалась чем-то абстрактным, ее легко было отмести как аргумент философа. Как и во время спора с адептом Завета, его не покидала странная настойчивость — сила, которую могла породить лишь ненависть.
— Келлхус пошел в Киудею,— сообщил ему в конце концов тот дурак.
— Киудею?
— Да, в разрушенную сестру Шайме. Она расположена где-то на юго-западе, у верховьев Йешимали.
— Он сказал тебе зачем?
— Никто не знает... Люди думают, чтобы говорить с Богом.
— Почему они так думают?
— Потому что он сказал, что идет в дом отца своего.
— Кидрухили,— сказал Найюр, глянув на мертвых.— Похоже, те, что охотились за нами.*
Он посмотрел на следы на траве, затем наклонился над трупами. Прикоснулся к щеке одного из мертвецов, пробуя, насколько остыло тело. Оборотни бесстрастно, с пугающей прямотой смотрели, как он возвращается и садится верхом.
— Дунианин напал на них врасплох,— заметил он. Сколько же лет он ждал этого мига? Сколько мыслей отброшено и забыто?
«Я убью их обоих».
— Ты уверен, что это он? — спросил брат Серве.— Мы чуем других... фаним.
Найюр кивнул и плюнул.
— Это он,— сказал он с усталым отвращением.— Только один успел выхватить меч.
Она поняла: именно война отдала этот мир мужчинам. Люди Бивня падали перед ней на колени. Они умоляли ее о благословении.
— Шайме! — кричал один.— Я иду умереть за Шайме!
И Эсменет благословила его, хотя чувствовала себя глупо. Они сделали из нее какого-то нелепого идола. Она благословляла их и говорила слова, придававшие им уверенность. Они отчаянно нуждались в этом, чтобы умирать и убивать. Очень убедительным тоном, одновременно утешающим и призывным, она повторяла то, что слышала от Келлхуса:
— Кто не боится смерти, тот живет вечно.— Она прикладывала ладони к их щекам и улыбалась, хотя ее сердце было полно гнили.
Воины толпились вокруг нее, звенело оружие и доспехи. Все тянулись к ней, жаждали ее прикосновения, как в прежней ее жизни.
И уходили, оставляя ее с рабами и больными.
«Сумнийская блудница» — так иногда называли ее, но произносили эти слова благоговейно, а не презрительно. Словно для того, чтобы подняться так высоко, нужно было пасть так низко. Она вспомнила об Эсменет из «Хроник Бивня», жене Ангешра-эля, дочери Шаманета. Неужели такова и ее судьба — стать заметкой на полях священных текстов? Будут ли ее называть «Эсме-нет-алликаль» — «Эсменет-другая», как в «Трактате» помечают тезку какого-нибудь героя «Хроник Бивня»? Или ее запомнят под именем Супруги пророка?
Сумнийская блудница.
Небо потемнело, и утренний бриз донес до нее кровожадные вопли. Наконец-то началось... и она не могла этого вынести. Она не могла этого вынести.
Отказавшись от предложений посмотреть на сражение с края лагеря, Эсменет вернулась в Умбилику. Там не было никого, кро-
ме горстки рабов, собравшихся у костра на завтрак. Только один из Сотни Столпов — галеот с перевязанной ногой — стоял на страже. Он низко поклонился, когда Эсменет проплыла мимо него в полумрак шатра. Она дважды подала голос, проходя вдоль гобеленовых стен, но никто ей не ответил. Все было спокойно и тихо. Грохот сражения казался невероятно далеким, словно доносился из другого мира сквозь щели здешнего. Эсменет дошла до спальни покойного падираджи, поглядела на большую позолоченную кровать, где они с Келлхусом спали и совокуплялись. Она вывалила на ложе свои книги и свитки, села рядом с ними на покрывало и не читала, а просто наслаждалась, лаская пальцами их гладкие сухие листы. В руках Эсменет они становились теплыми, как ее собственная кожа. Потом, непонятно почему, она принялась пересчитывать их, как жадный ребенок считает игрушки.
— Двадцать семь,— сказала она в пространство. Колдовство, творившееся в отдалении, потрескивало в воздухе, золотые и стеклянные предметы отзывались гулом.
Открыты двадцать семь дверей — и ни единого выхода.
— Эсми,— послышался хриплый голос.
Какое-то мгновение она отказывалась смотреть в ту сторону. Она знала, кто это. Более того, она знала, как он выглядит — оборванный, с пустыми глазами; знала даже, как он поглаживает большим пальцем волоски на руке... Просто чудо, как много всего выражает голос, а еще большее чудо — что видела это одна Эсменет.
Ее муж. Друз Ахкеймион.
— Идем,— сказал он, окинув комнату нервным взглядом. Он не доверял этому месту.— Прошу тебя... идем со мной.
Эсменет услышала, как за полотняными занавесями заплакал маленький Моэнгхус. Сморгнула слезы и кивнула. Вечно она следует за кем-то.
Крики и вопли. Люди вспыхивают и горят, как осенняя листва, оставляя после себя пятна жирной черной сажи. Раскаты грома, ревущий хор из бездны, где его слышат только дрожащие камни. Защитники города, укрывшиеся у основания крепостных стен, видели лишь зубчатые тени на фасадах окрестных домов.
Головы призрачных драконов поднялись из рядов Багряных Шпилей. Как спущенные с поводка псы, они ринулись вперед и извергли горящие потоки. Пламя помчалось по стенам, оранжевое и золотое во мраке. Оно вспыхивало среди бойниц, клубилось на лестницах и пандусах, охватывало людей и превращало их в мечущиеся тени.
За считанные секунды фаним, толпившиеся на барбакане и соседних стенах, исчезли. Камень трескался и взрывался. Бастионы ворот уступали этой силе, и люди вздрагивали: от этого зрелища подгибались колени. Башни рушились, окутанные дымом, затем просто исчезали. Большое облако из пыли и обломков поднялось над чародеями и их неестественной песней.
Тогда Багряные Шпили двинулись вперед.
Келлхус пробирался в недра развалин.
У основания лестницы нашелся фонарь, сделанный из рога и прозрачной бумаги, явно не нильнамешский и не кианский. Зажженный, он отбрасывал рассеянный оранжевый цвет...
Эти залы и коридоры не были человеческими.
Келлхус представил себе их чертежи, и они раскрыли ему свои секреты. Он сосредоточился, подсчитывая вероятности и превращая выводы в реальность. Вокруг во все стороны уходили галереи, пропадая во мгле.
Так похоже на Тысячу Тысяч Залов... Так похоже на Ишуаль...
Келлхус двинулся вперед. Под ногами хрустели каменные обломки. Он смотрел на стены, встающие из холодной тьмы, изучал заполнявшие их безумные изображения. Не рельефы, а статуи были врезаны в стены: фигуры не выше колена располагались группами. Огонь фонаря не мог осветить их полностью. Сверху располагались другие, они забирались даже на потолок, так что Келлхусу казалось, что он идет вдоль каменной решетки. Он остановился и осветил фонарем череду обнаженных фигурок, нацеливших копья на льва, и понял, что сначала здесь был другой фриз. Вглядевшись в переплетение миниатюрных конечностей, он разглядел под ними более распутные изображения: позы и способы совокупления.
