Он посмотрел в проход между палатками. Там опустились на колени другие люди, кто поодиночке, кто вместе по двое-трое. Ахкеймион обернулся и увидел Судью, увещевавшего несколько десятков кающихся. Куда ни глянь, повсюду глаза встречали Круго-распятие — на чехлах щитов, на одежде и на знаменах. Весь мир поклонялся ему.
Как такое могло случиться?
То, что Келлхус говорил в Яблоневом саду, было правдой: преклонить колена пред Богом — значит высоко подняться среди павших. Слуги отсутствующего царя строго охраняли его место. «Все, что я делаю,— говорили благочестивые,— я делаю для Него». Они повторяли слова писания столь древнего, что его метафоры подошли бы для истолкования любой ненависти, любой цели. Словно все, что лежит за пределами тусклого и грязного круга этой жизни,— не более чем оболочка, скрытая за горизонтом. Стоит только протянуть руку и достать оружие...
Коленопреклонение! Что это, если не возмутительная ненасытность? Не стоит жалеть сладостей, когда скоро подадут мясо! На столе будет лежать весь мир, его чары станут музыкой, его капризы станут угощениями для благочестивых. Все для них.
А остальные? Им остается только молиться.
— О чем ты говоришь? — кричал Ахкеймион скюльвенду.
— Я говорю, что даже ты, гордо отвергающий все, даже ты — его раб. Он сидит у источника твоих мыслей и наливает их в свою чашу, как воду.
— Но моя душа принадлежит мне!
Мрачный, гортанный, язвительный смех. Словно все страдальцы, в конце концов, всего лишь глупцы.
— Отсутствие мыслей он ценит дороже.
Келлхусе дал ему уверенность, хотя отнял у него Эсменет. Ахкеймион даже считал свои страдания доказательством. Если Келлхус причиняет мне боль, говорил он себе, все происходящее реально. В отличие от многих вера Ахкеймиона не основывалась на иллюзии. Сны Сесватхи уверяли его в собственной значимости, достаточной для ужаса или гордости. А спасение было слишком... абстрактным.
Любить обманувшего — какое испытание! А он так привык... так привык...
Теперь все опрокидывалось, неслось по ступенчатым обрывам в лавине голода и ненависти, летело, летело... «Шайме».
Он не знал, куда все летело.
«Истина — это нож, и мы все изранены...»
Что творится?
Знание чего-то — это в некоторой степени понимание того, где кто стоит. Неудивительно, что Ахкеймион прижал руки к груди, испугавшись падения. Даже здесь, на широких Шайризорских равнинах, он боялся упасть в длинную тень Шайме.
«Спроси себя, колдун... Есть ли у тебя что-то, чего он еще не отнял?»
Лучше бы ему быть проклятым.
Огни на стенах Шайме на рассвете потускнели. Вскоре они казались лишь оранжевыми мазками между зубцами.
Фаним в изумлении смотрели со стен на окрестные поля. Невероятное зрелище четырех осадных башен — по две с каждой стороны от ворот Процессий — ужасало, поскольку все думали, что на подготовку штурма у идолопоклонников уйдет не меньше нескольких недель. Перед воротами в городе собрался странный отряд, по большей части состоявший из новобранцев. У этих защитников имелось лишь древнее оружие или подручные средства. Помимо новичков здесь было около двух тысяч бойцов, переживших
сражение при Менгедде, но идолопоклонники удивили даже этих ветеранов. Их лорд Хамджирани поднялся на башню, дабы увидеть все своими глазами. Некоторое время он спорил с младшими грандами, а потом с отвращением ушел.
Построившись на склонах Ютерума, барабанщики язычников начали отбивать ритм. Им в ответ заревели рога айнрити — во всю мощь человеческих легких.
На поле напротив ворот, которые фаним называли Пуджкар, а айнрити — воротами Процессий, стали собираться небольшие группы людей. Люди на стенах решили, что идолопоклонники хотят переговоров, и позвали своих офицеров. Но вельможи велели им молчать. Лучникам было приказано приготовиться к стрельбе.
Растянувшись на сотню и более ярдов, к ним приближалась колонна примерно из сорока небольших отрядов. Отряды двигались в десяти шагах один от другого, по шесть человек — пятеро впереди рядом, один позади. Воины надели алые одежды под серебряные кирасы. На макушках их боевых шлемов трепетали маленькие вымпелы, у каждого отряда своего цвета. Лица солдат были выбелены, как у айнонов во время войны. Те, что шли с флангов, несли тяжелые арбалеты, как и одинокий воин позади. Двое рядом с арбалетчиками прикрывали что-то огромными плетеными щитами. Разглядеть то, что скрывалось между и за щитами, не представлялось возможным.
Самые невежественные фаним начали улюлюкать, но тут пронесся слушок, заставивший их замолчать. Одно кианское слово, которое знали даже самые невежественные амотеи. Знали и боялись. Куррай...
Чародеи.
И словно в ответ на молчание, потусторонний хор загудел из приближавшихся рядов. Он не летел по воздуху, а звучал из-под сожженных полей и разрушенных строений. Гул прошел по хребту могучих стен Шайме. Полетели первые зажигательные снаряды. Взрывы жидкого пламени проявили магические защиты, окружавшие каждый отряд айнрити. Облако поглотило солнечный свет, и обороняющиеся все как один увидели основания призрачных башен.
Ужас охватил их. Где же Водоносы Индары?
Те фаним, что бросились бежать, были зарублены своими же командирами. Нечестивый хор грянул громче. Первые отряды остановились в пятидесяти шагах от стен. Выпущенные в панике стрелы попали в защиты и превратились в дым. Под рев солдат несколько фигур поднялись в воздух. Их багряные одежды бились на ветру, глаза и рты горели пламенем.
На стенах все в один голос ахнули...
Ослепительный свет.
Громадная осадная башня, которую люди Пройаса называли Цыпочка, стонала и трещала, пока рабы и быки тянули ее по полю. Когда ее собирали прошлым вечером, Ингиабан вдруг усомнился: эта машина, выстроенная для стен Героты, достаточно ли она высокая, чтобы «поцеловать башни Шайме»? Гайдекки как обычно сострил, что ей надо лишь подняться на цыпочки. Отсюда и прозвище.
Огромное сооружение качнулось и выпрямилось. Стоя на ее крепкой вершине, Пройас крепче вцепился в поручни, хотя костяшки пальцев его уже побелели. Люди кричали — и внизу, и вокруг. Сзади щелкал кнут. Впереди виднелась колея для башни, отмеченная свежей землей из ирригационных каналов, которыми были изрыты поля. В конце пути ждали бело-охряные стены Шайме, ощетинившиеся копьями язычников.
Слева вровень с Цыпочкой полз ее двойник, вторая башня по прозванию Сестренка. Выше любого дерева, она была покрыта циновками из намоченных водорослей и потому казалась какой-то потусторонней тварью. На каждом из ее шести этажей за откидными люками стояли десятки баллист, готовых открыть огонь и очистить стены Татокара, как только военная машина приблизится к ним. Плотники, собиравшие башни, назвали их чудом инженерной мысли. И может ли быть иначе, ведь их сконструировал сам Воин-Пророк.
