Придон со смешанным чувством смотрел на счастливую молодую пару. Оба в бедной, но чистой одежде, простая деревенская девушка и простой парень, по одежке – пастух. Оба в венках из луговых цветов. Они светло улыбались артанам, но еще чаще смотрели друг на друга влюбленными глазами.
Черноусый старик поклонился. Глаза его стрельнули в сторону Придона.
– Слава о тебе, герой, летит быстрее твоего коня!.. Благослови этих счастливых. Пусть их счастье утроится, пусть вспоминают, что на их свадебном пути встретился сам доблестный Придон.
Придон вскинул обе руки, сказал сильным, но каким-то застывшим голосом:
– Боги Артании, благословите этих счастливых… как благословляю я. И пусть у них все будет… Пусть у них будет все!.. И пусть будут счастливы…
Голос его задрожал, прервался. Аснерд быстро сказал сильным и очень веселым голосом:
– Счастья вам от всех нас!.. Жених и невеста – это то, что любят все боги. Живите счастливо!
Он тронул коня, Вяземайт и Конст уже повернули коней за Придоном, тот ускорял бег своего Луговика. Аснерд догнал, спросил, что случилось, Придон не ответил. Аснерд переспросил, Придон не ответил снова. Встревоженный Аснерд заглянул в лицо Придона.
По бледным как снег щекам безостановочно бежали крупные блестящие слезы. Массивный подбородок прыгал, невидящие глаза смотрели вдаль, но явно ничего не видели. Распухшие губы, ставшие беспомощно детскими, кривились в мучительной гримасе. Придон изо всех сил старался удержать их твердыми, как и подобает мужчине, тем более – герою, но губы тоже дрожали. Блестящие слезы огибали уголки, повисали по обе стороны подбородка, срывались, как весенние капли с крыши.
– Что случилось? – заорал Аснерд.
Придон неотрывно смотрел вперед, даже вскинул подбородок выше, гордо и надменно, но этот жест был лишь для того, чтобы не выронить новые слезы.
– Да что стряслось?
Губы Придона задрожали сильнее. По лицу пробежала судорога. Слезы хлынули ручьем, из могучей груди вырвался не рык, а жалобный детский плач. Аснерд поспешно подал коня ближе, со звоном ударились стременами. Придон повернулся в седле, Аснерд распахнул огромные лапы. Придон прижался к груди воеводы. Его трясло, как в лихорадке. Он всхлипывал, дергался от попыток удержать позорящий мужчину плач, но слезы бежали и бежали. Рыдания разрывали грудь, а плечи беспомощно прыгали.
Аснерд уже ничего не спрашивал, широкие ладони прижимали его, как ребенка. Толстые грубые пальцы неуклюже гладили по голове, ворошили волосы.
– Ну почему? – вырвалось из самого сердца Придона. – Почему?.. Им бог дал, а мне только показал!.. Их дорога ведет в общий дом, а меня дорога уводит от той, для которой… за которую…
Рыдания задушили несвязные слова, Аснерд снова похлопывал и гладил, успокаивал молча, ибо любые слова будут все не те. Нет таких слов, чтобы утешить… да и что за человек тот, который возьмется утешать в таком, это хуже, чем плюнуть в огонь, чем ударить в спину.
– Ты не понимаешь, – сказал Аснерд тихо. – Душа болит?..
– Горит!
– Значит, есть… У кого не болит, у того… Душа либо болит, либо ее нет…
– Но я не могу больше! – вскрикнул Придон. – У меня все горит… Горит мозг, горит сердце!.. Я не могу смотреть на солнце, оно стоит на месте!.. Птицы не взмахивают крыльями!.. У меня вечность между двумя ударами сердца, и вся вечность – горящие угли в сердце, в груди… Я не могу, Аснерд!
Я умираю, Аснерд…
Аснерд смолчал, гладил и похлопывал по широкой спине, гладил плачущего ребенка, пока тот, обессиленный, не затих. Мокрые дорожки еще блестели на исхудавшем лице. У него едва хватило сил поднять руку. Дрожащие пальцы попытались стереть слезы, но промахнулись. Аснерд придержал коня, Придон поехал вперед, сгорбившийся под невыносимой тяжестью, с обвисшими плечами.
Вяземайт и Конст медленно ехали далеко позади. Вяземайт, уловив кивок Аснерда, послал коня в галоп. Конст отстал всего на полкорпуса.
– Что случилось? – спросил Вяземайт.
– Ты знаешь, – буркнул Аснерд. – Потому и топтался там трусливо подальше, так?
– У меня конь заупрямился, – ответил Вяземайт. Аснерд хмыкнул, посмотрел на Конста. Тот сказал печально:
– А что делать, если стыдимся того, чему другие завидуют?..
Вяземайт сказал сердито:
– Я… не могу.
– А я?
– Ты можешь, – сказал Вяземайт твердо. – Ты грубый.
Аснерд ахнул от такого оскорбления:
– Я? Я грубый?
– И черствый, – буркнул Вяземайт. – Помнишь, когда конь мне наступил… ты еще хохотать начал! Боль адская, а ты хохочешь… Если бы я мог тогда подняться, я бы тебя убил!
– Видел бы ты тогда свою рожу, – сообщил Аснерд. – Ты сам бы кончился от смеха.
– Все равно ты бесчувственный, – возразил Вяземайт. – Я могу тебе сто случаев…
– Ну давай все сто!
Конст тихонько ехал в сторонке. Спор благополучно соскользнул с опасной темы, опасной для всех, Вяземайт обвиняет воеводу в бесчувственности, тот умело защищается, оба вспоминают мельчайшие подробности старых битв, где оба дрались простыми воинами, оба довольны, о Придоне можно забыть, или отодвинуть эту боль в сторону. Не из бесчувственности, а потому что сделать ничего нельзя, а просто обсуждать – слишком по-женски.
Потом он засмотрелся на небо, ответил невпопад раз-другой. Аснерд наконец заметил, куда посматривает Конст, тоже засмотрелся, а за ними начал задирать голову и Вяземайт. Наконец и Придон, обратив внимание, что от него отстали, едут сами по себе и то и дело поглядывают вверх, тоже метнул взгляд к небосводу.
Он поперхнулся, застыл, устрашенный и очарованный. Небосвод исчез, они едут под опрокинутым морем. Все небо, от края и до края, бушует в волнах, а те все в белоснежной пене, кое-где ее столько, что и волн не видно, только белая растрепанная ветром пена, холодная и злая.
Голова закружилась, он невольно ухватился за луку седла, что вообще-то позор для всякого, кто садится на коня. Но все смотрели наверх. Придону почудилось, что это море наверху движется, катит волны, а все здесь на земле застыли, замерли на месте, только конь зачем-то покачивается, а мир движется только там, наверху…
Он ощутил дурноту, словно укачало волнами. Низкое море катит над вершинами старых коричневых гор, сложенных не столько из камня, сколько из рыжей глины, а если из камня, то настолько старого, что уже превращается в глину, как сильные и шлемоблещущие воины к старости превращаются в дряхлые трухлявые пни.
Куявские горы изрыты норами, отсюда кажется, что гнездами птиц, но Придон понимал, во многие норы можно въехать на коне, а там, внутри, нетрудно спрятать целое войско. Когда-то так и поступали, и вражеская армия, пройдя с победой и расположившись беспечно на отдых, вдруг обнаруживала за спиной могучую армию! Да как обнаруживала: ночью, когда половина уже вырезана бесшумно, а остальные спросонья не успевают надеть доспехи… Вяземайт сказал с досадой:
