— Мой друг серьезно болен, — сообщил ИХ. — Внезапные провалы в памяти. Есть заключение известного медикуса.
— Устройство фейерверков больными также преследуется по закону. У нас тут порядок, сколько бы вы там себе ни думали.
— А сколько мы не должны думать?
— До трех месяцев тюрьмы.
— А в деньгах?
— Как вы можете говорить о деньгах, когда весь Унигарт спрашивает: доколе инопланетники будут глумиться над гордой Кардонией?
Это высказывание звучало и на прошлой встрече, однако развивать тему суперкарго не стал. Тем более что на этот раз фраза прозвучала цехинов на двадцать громче.
— Журналисты спрашивают? — уточнил ИХ, намекая, что аппетит следует умерить.
— Весь Унигарт, — твердо ответил полицейский, на стороне которого играли «сопротивление при аресте» и «создание преступной группы с целью диверсии». — Вы не слышите, а мне приходится. По долгу службы.
— Предупреждаю сразу: если освобождение окажется дорогим удовольствием, я их вам оставлю, — твердо произнес Бабарский. — Будете судить придурков за «диверсию в пьяном виде».
— Ты кого придурком назвал, гангрена?
— Мне тоже э-э… не понравилось, — пропищал Мерса, но его никто не услышал.
Так же, как и Бедокура.
— У нас суровые законы, — предупредил Болгер.
— А у меня бюджет, нерезиновая судовая касса и бывший пират в капитанах. И фонды на юридическую помощь практически исчерпаны, — развел руками суперкарго. — В Унигарте слишком много ресторанов.
— Возьмите кредит, — предложил капитан.
— Мне проще внести за них залог и посадить на ближайший цеппель куда подальше.
— Это незаконно.
— Ничего, они потерпят.
На несколько секунд помещением завладела техническая пауза: высокие стороны обдумывали происходящее и приводили в порядок аргументы. Позиции полиции казались незыблемыми, но нахохлившийся суперкарго ясно давал понять, что не оценит головы друзей дороже, чем решил.
— Но они на самом деле повредили маяк, — вздохнул Болгер. — Хотели сбежать, а попались по чистой случайности.
— Они подарили городу праздник, — в тон полицейскому ответил ИХ. — Почитайте газеты, капитан, и увидите, в каких восторженных выражениях отзываются о моих друзьях простые унигартцы.
— Журналисты.
— Совесть нации.
— Они не знают, что восхищаются правонарушителями.
— Когда синьор Хан и синьор Мерса поняли, что заряды их великолепного фейерверка взрываются не так, как запланировано, они бросились к людям. Рискуя жизнью, хотели предупредить собравшихся, что…
— Их задержали в трех переулках от маяка, — кисло напомнил полицейский.
— А что, там не было людей?
— Хватит паясничать.
— Если скажете, сколько в деньгах? — уперто повторил ИХ.
— Я должен быть уверен, что вы восстановите маяк, — сдался Болгер. — Иначе мэр с меня шкуру спустит.
— Работы уже начались.
— Я ведь говорил: ночь в тюрьме — и свобода! — Бедокур глубоко вздохнул, с наслаждением втягивая ноздрями свежий утренний воздух.
— Проклятье! — просипел Мерса, взбираясь в пролетку.
Алхимик посерел, побледнел и даже слегка похудел. Волосы растрепаны, руки дрожат, а под красными глазами — синие круги.
— Ты выглядишь так, как я себя чувствую, — заметил Бабарский. — Меня вчера продуло на этой крыше, чтоб ее.
— Никогда раньше… Никогда еще я не был так унижен.
Энди едва не плакал. То ли от злости, то ли от обиды, то ли в целом от переполняющих чувств.
— Никогда не сидел? — изумился ИХ.
— Луна была в четверти, дул восточный ветер, по местному гороскопу правит знак Воздуха, и он же правит годом… — Чира благодушно потрепал алхимика по плечу. — Отличную ты выбрал ночь для начала тюремной карьеры.
— Все из-за тебя.
— Чира, бегом в сферопорт! — распорядился Бабарский. — «Амуш» уходит через два часа!
— Как же я мог забыть…
— Бегом!
Здоровяк рванул к ближайшему извозчику, а ИХ повернулся к алхимику:
— Энди!
— Мне тоже на борт? — безразлично осведомился Мерса.
— «Амуш» идет в Линегарт и обратно, так что почти вся команда остается здесь. — Суперкарго уселся рядом. — Мы с тобой едем в гостиницу.
— В таком случае, хочу сказать, что ты э-э… тоже причастен к моим унижениям. И я не хочу ехать с тобой в одной коляске. Лучше пешком!
— Ты пахнешь каторгой, — сообщил Бабарский. — Прими душ, позавтракай и тогда иди пешком. Договорились?
— Я, между прочим, известный ученый, — проныл Мерса. — И еще я офицер Астрологического флота.
— Тогда рекомендую вздремнуть перед прогулкой, — проворчал ИХ. — Все офицеры так поступают.
* * *
— Еще! Еще раз!! Ядреная пришпа! Еще!!!
Ругань, стоны, резкие выдохи и снова ругань. Он орал себе. Своему телу. Он требовал от него, искалеченного, гораздо больше, чем оно могло дать. И он заставлял его давать больше. Руганью, стонами, резкими выдохами… а еще — литрами пота, стиснутыми зубами и жуткой болью. Точнее — преодолением жуткой боли.
— Еще!! Ядреная пришпа… Еще раз!!
Помпилио сидел на лавке, наполовину погруженный в кошмарного вида машину: безумное переплетение рычагов, блоков, противовесов, грузов, пружин, ремешков и прочих частей, приводимых в движение ногами. Придумавший пытку Хасина уверял, что упражнения «с усилением» благотворно влияют на поврежденные мышцы, но Валентину, который регулярно наблюдал за мучениями хозяина, иногда хотелось сломать медикусу ноги и посмотреть, прибегнет ли Хасина к помощи своей хитроумной машины?
— Еще!!
Шумный — стон, смешанный с рычанием, — выдох, лязг железа, и закончивший тренировку Помпилио тяжело откинулся на стену, к которой была придвинута лавка.
— Прошу вас, мессер.
Валентин подал хозяину бокал с водой, и тяжело дышащий дер Даген Тур сделал несколько жадных глотков.
— Двадцать пять повторений… Сегодня — по двадцать пять.
— Это много, мессер, — серьезно ответил Валентин. — Я горжусь вами.
Потому что не знал никого, готового так истязать себя ради призрачной возможности ходить, в которую не очень-то верили даже лучшие врачи Герметикона.
— Как думаешь, что случится раньше: я доведу число повторений до тридцати, сдохну или избавлюсь от проклятого кресла?
— Зависит от того, сколько вы готовы поставить, мессер.
Помпилио рассмеялся и вытер поданным полотенцем пот.
— Бабарский приходил?
— Еще нет, мессер.
— Значит, результатов у него нет… — Террористы по-прежнему неуловимы, в противном случае ИХ не замедлил бы похвастаться. — Ну и ладно: фейерверк удался, всем было весело.
