— Это мой хозяин, — ответил тот, почтительно указав на Помпилио.
— Он может представиться сам?
— Нет.
— Он немой?
— Он не хочет.
Помпилио проявил первые признаки нетерпения — поджал губы. Высокомерно равнодушное выражение на его лице стало медленно превращаться в высокомерно раздраженное.
— Скажите своему адиру…
— Мессеру, — перебил пограничника Валентин. — Мессер Помпилио Чезаре Фаха Мария Кристиан дер Даген Тур дер Малино и Куэно дер Салоно из рода лингийских даров. Если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду.
Речь Теодора окончательно добила пограничника. Он передохнул, с опаской глядя на адигена, после чего промямлил:
— Скажите мессеру, что я должен знать цель его визита на Заграту.
— Мессер изволит путешествовать.
— Без цели?
— Мессер изволит познавать Герметикон.
— А вы?
— Меня зовут Теодор Валентин. Я сопровождаю мессера Помпилио Чезаре Фаху Марию Кристиана дер Даген Тур дер Малино и Куэно дер Салоно в его путешествии.
— Это цель вашего визита?
— Других у меня нет, — заверил пограничника Валентин. — Как и у всей команды. Единственная наша обязанность — сопровождать в путешествии мессера Помпилио Чезаре…
— Да, да, я помню!
Довольные цепари захохотали, а несчастный клерк сморщился так, словно проглотил лимон, тоскливо посмотрел на журнал, в который ему предстояло вписать пятнадцать длиннющих фраз, и потер правую руку.
Еще два месяца назад старый Бен отказал бы этому пассажиру. Отвернулся бы, хмуро посасывая холодную трубку, которую почти не вынимал изо рта с тех пор, как бросил курить, да буркнул: «Другого ищите, синьор». Отказал бы, потому что не понравился ему клиент, вот не понравился, и всё! А почему не понравился? Высокий, худощавый, в элегантном костюме-тройке, белоснежной сорочке, галстуке и начищенных до блеска туфлях — по всему видать, деньжонки у мужика водятся, и деньжонки неплохие. На голове шляпа с короткими полями, бакенбарды и тоненькие усики аккуратно подстрижены, не щегольски, а именно аккуратно. Всё хорошо! Но… Но слишком уж холодным было лицо мужчины, слишком презрительно смотрели скрытые за пенсне черные глаза. Отказал бы ему старый Бен. Взял бы, да отказал! Два месяца назад.
Но теперь времена изменились, денежных клиентов было куда меньше, чем возниц, и выбирать не приходилось.
— К вашим услугам, синьор, — пробормотал старый Бен, снимая кепку и опуская взгляд в землю.
Не мог он видеть презрительную гримасу, с которой худощавый изучал коляску, впряженную в нее Матильду и самого Бена. Возница чувствовал себя товаром на витрине, но… Но что делать-то? Деньги-то нужны. Семью кормить, Матильде новые подковы справить, доктору, что сына лечил, заплатить… Деньги нужны, а клиентов всё меньше и меньше. Да и конкуренты, учуяв завидную добычу, поспешили с предложениями. Им не понравилось, что худощавый сразу выбрал Бена.
— В моей коляске рессоры новые. Ход мягонький…
— Нужно ехать, добрый синьор? У меня не кони — звери!
— А я домчу до Альбурга за десять минут! У меня два рысака в упряжке!
— Мессер не любит быстрой езды, — процедил худощавый.
«Это он о себе? Вот странно…»
— А у меня автомобиль, добрый синьор! Лучший во всем Альбурге!
— У меня автомобиль больше! Весь багаж поместится!
— Мессер не любит автомобили.
— Вас так зовут, добрый синьор? Мессер, да?
Бену казалось, что гримасу более презрительную, чем та, что уже была на лице худощавого, соорудить невозможно. Но старый возница ошибался. Ледяная смесь высокомерия, отвращения и презрения, которая появилась на лице худощавого после того, как он услышал последний вопрос, заставила конкурентов отхлынуть — даже слов не потребовалось.
Клиент же еще раз окинул взглядом старика, кашлянул и поинтересовался:
— Лошадка смирная?
— Выученная, — тихо ответил Бен.
— Трубку изо рта вынь, — распорядился чернявый. — Мессеру не понравится твой вид.
Возница послушно исполнил приказ.
— Лошадка смирная?
— Выученная, — повторил Бен, тиская в руке кепку и трубку. — Может смирно идти, а может и припустить.
— Я так и подумал, — кивнул худощавый. — Как тебя зовут?
— Бен.
— Меня будешь называть Валентином, это понятно?
— Да.
— Сколько ты берешь, Бен?
— Смотря куда ехать, синьор. Ежели до центра, то одну марку серебром или две марки ассигнациями. Ежели, положим, вам в поместье какое надобно, то…
— В целом понятно, — перебил старика Валентин, и в его руке сверкнул золотой кругляш. — Видел когда-нибудь такой?
— Герметиконский цехин! — Возница с трудом сдержал возглас.
Конкуренты завистливо зароптали.
— Мессеру нужна твоя коляска на весь день.
Хоть и неприятный, но щедрый. Бен согласился бы и за десять марок серебром, не то что за целый цехин!
— А завтра?
На губах Валентина заиграла усмешка.
— Хороший вопрос, Бен. Завтра мессеру тоже понадобится твоя коляска, и ты получишь еще один цехин. Доволен?
— Очень, — не стал скрывать возница.
— Вот и славно.
Кто такой «мессер» или Мессер, Бен не знал, однако в ходе разговора догадался, что Валентин — слуга и так называет своего хозяина. Человека, судя по поведению худощавого, богатого и знатного. То есть самолюбивого и капризного. И появившийся адиген полностью оправдал ожидания старого возницы. Среднего роста, лысый, как колено, он, казалось, не видел, а точнее — не хотел видеть никого вокруг. Забрался в коляску, опершись на руку Валентина, развалился на диванчике и принялся изучать перстни, украшающие короткие толстые пальцы. Такое отношение было куда обиднее, чем откровенное презрение слуги.
— Куда поедем, добрый синьор? — осмелился спросить Бен, попутно размышляя, стоит ли надевать кепку.
— Обращайся только ко мне, Бен, — жестко велел Валентин. — Мессер не станет с тобой разговаривать. — Он уселся на козлы рядом с возницей. — Вперед.
— Куда поедем, синьор Валентин? — повторил Бен и совсем не удивился ответу:
— В собор Святого Альстера, Бен. Особенно не торопись, но мы должны успеть до окончания утренней мессы.
Все настоящие адигены — олгемены, а где еще быть честному олгемену в воскресное утро, если не на мессе?
* * *
На фоне массивного и несколько мрачноватого Альбурга, старинные районы которого создавались по крепостным планам из коричневого и серого камня, нежный и легкий Зюйдбург казался даже не городом — поселением. И это при том, что по числу жителей столица южной Заграты лишь на треть уступала Альбургу. Выстроенный из белого камня, необычайно светлый и воздушный, Зюйдбург раскинулся на берегах тихой Мериссы и казался ожившей фантазией талантливого, но слишком уж сентиментального художника. Ненастоящим казался Зюйдбург, слишком совершенным для творения рук человеческих.
